"Хочу, чтобы ты стукнул меня по спине", или микродинамика переноса
Впервые напечатано в сборнике «Гештальт-96» в 1996 году.
Я хотел бы коснуться проблемы привнесения психоаналитических понятий в гештальт-терапевтическую теорию. Я употребляю слово «проблема» не потому, что так принято начинать научные статьи, а потому, что мне кажется, что проблема, то есть нечто, в чем есть, с одной стороны, привлекательность, а с другой стороны, затруднение или ограничение, действительно существует. Ее можно игнорировать двумя путями. Один состоит в объявлении психоаналитических понятий «грязными словами» для гештальт-терапевтов и в борьбе за «чистоту подхода». Другой путь,- прагматический,- в «разрешении» использовать любые понятия из любого подхода, если они помогают работать. В беседах с коллегами можно столкнуться с обоими вариантами, но оба они не вызывают у меня воодушевления.
Первый вариант горделив, но неразумен. Многие феномены были впервые открыты психоаналитиками и, естественно, помещены ими в их категориальную систему. Вряд ли стоит смешивать две разные категориальные системы, но если мы хотим обращать внимание на конкретные феномены психотерапевтического процесса, то надо их как-то перевести «на наш язык». Второй вариант с виду прост и удобен в обращении, но по большому счету опять же неразумен. Каждое понятие несет на себе следы всей категориальной системы и, шире, научного мировоззрения той или иной школы. Механически перенося понятия из одной системы в другую, мы рискуем создать эклектическую путаницу в собственном мировоззрении. Так, многие психоаналитические понятия (перенос, регресс, специфика характерологических трактовок) несут на себе черты детерминистского мировоззрения, и если переносить их в тело экзистенциалистски-ориентированной гештальт-теории, то надо бы проверить их на иммунологическую совместимость.
Все это в полной мере относится к центральному понятию психоаналитической концепции — понятию переноса (трансфера, трансференции). Перенос в психоаналитической теории объясняется тем, что неудовлетворительные и таким образом незавершенные отношения со значимыми другими (преимущественно родителями) в прошлом искажают поведение и восприятие пациентом настоящего и отражаются в искаженных установках по отношению к терапевту (Fenichel,1945; Shaffer, Galinsky,1974). Р.Гринсон пишет, что «перенос является переживанием чувств, побуждений, отношений, фантазий и защит по отношению к личности в настоящем, которая не является подходящей для этого, но это есть повторение реакций, образованных по отношению к значимым личностям раннего детства, бессознательно перемещенных на фигуры в настоящем (Р.Гринсон,1994,с.182). З.Зембински (Ziembinsky,1995), анализируя различия в понимании явления переноса в психоанализе и гештальт-терапии, пишет, что в традиционном понимании перенос — это бессознательный процесс, в котором клиент проецирует на терапевта как позитивные, так и негативные качества, принадлежавшие значимым людям из прошлой жизни клиента и ведет себя по отношению к терапевту так, как если бы терапевт был этим самым человеком.
Как видно уже из этих определений, в психоанализе ведущее значение отводится содержанию переноса (какая фигура и какой тип отношений из прошлого переносится). Это в целом согласуется с детерминистской направленностью психоаналитической теории, сконцентрированной на поисках источников настоящего поведения в прошлом пациента.
В гештальт-теории явление переноса трактуется более широко, как структурирование настоящего по образу и подобию прошлого (Polster,Polster,1975; Wheeler,1991). Так как гештальт-терапия традиционно фокусируется на прямых взаимодействиях, процессе сознавания и динамике контакта, то перенос расценивается лишь как одна из разновидностей проекции. Акцент перемещается от содержания переноса к тому, как. пациент искажает свой контакт с терапевтом в настоящем, «используя» свои трансферентные тенденции.
Рискну привести гротескный пример. Пациентка в ответ на вопрос терапевта о ее чувствах к нему, в некотором раздражении говорит: «Ну что Вы меня спрашиваете о моих чувствах! Судя по моим ощущениям, это — сексуальные переживания. Но ведь это глупо,- испытывать к Вам сексуальные чувства! Вы же психотерапевт! Это все равно, что испытывать влечение к памятнику!» Наряду с гипотезой о переносе (например) инфантильного влечения к отцу вполне правомерна, то есть не менее заумна, и (например) гипотеза о том, что пациентка избегает переживания своих сексуальных побуждений, трансформируя мужчин в памятники и отцовские фигуры. Конечно, здесь есть риск получить возмущенный отпор психоаналитиков типа 1)»сам дурак!», то есть, «это у Вас контрперенос», 2)набора профессионально-ласковых ругательств (регресс, действие вовне, трансферентное сопротивление и проч.), 3)терпеливого вразумления в духе «так ведь это как раз потому что она не изжила своего инфантильного…» Но на каждое «потому что» найдется соответствующее «для того, чтобы», и останется либо бодаться разными мировоззрениями, либо примириться с разницей акцентов.
Вместе с тем, утвердив «расширительное толкование» переноса, гештальт-терапия кое-что утеряла. Как справедливо замечает З.Зембински (Ziembinsky,1995), признают существование явления переноса, но не фокусируются на нем. В каком-то смысле перенос оказался вынесенным за скобки. То есть, мы имеем содержание и процесс контакта и процесс прерывания контакта. А содержание прерывания (почему пациент убегает именно сюда?) остается за скобками.
Ну а нужно ли по-другому, если работать на границе контакта?
Вопрос не простой, и я далек от того, чтобы предлагать окончательный ответ. Хочу, однако, поделиться некоторыми соображениями как философского, так и методического характера.
Так же, как любая психотерапевтическая система не может быть целиком детерминистической (хотя бы потому, что изменение происходит лишь в наличной актуальной ситуации, здесь-и-теперь), так она не может и целиком игнорировать детерминистический аспект. Можно кокетничать фразой Ф.Перлза о том, что в настоящий момент прошлого не существует, но, так же, как человек не запрограммирован прошлыми поведенческими схемами, в той же мере он никогда не находится и в полноте контакта со всеми наличными аспектами опыта. Полнота контакта с новым — такая же абстракция, как и последовательно детерминистический взгляд на человека. Забывание того, что опыт человека всегда отчасти новый и всегда отчасти старый, приводит лишь к шараханию от одной противоположности к другой.
Психологически понятие переноса оказалось в гештальт-теории приемным ребенком, который дурно (то есть другими родителями) воспитан, вызывает скрытую досаду, и которому нужно отвести такое место, чтобы он не требовал слишком много внимания. Здесь, однако, возникает скрытая методическая проблема. При таком отношении к феномену переноса мы рискуем оказаться преднастроенными против его выхода на границу контакта. Иначе: а как, простите, все-таки работать с переносом в гештальт-терапевтическом ключе?
З.Зембински говорит: «Гештальт-терапевты не поощряют развитие переноса». В том смысле, что не танцуют исключительно вокруг него? Или в том смысле, что «признают, но не поощряют»? Тогда почему? Все, понимаешь ли, в принципе могут поощрять, в том числе и сопротивление (и даже усиливают его!), а эту психоаналитическую гадость не поощряют!
Мне кажется, для того, чтобы преодолеть эти методические трудности, необходимо вернуться к позитивному значению понятия переноса. Но тогда уже не психоаналитического понятия переноса, а общепсихологического, то есть переноса опыта из одной ситуации в другую. В этом широком значении перенос является фундаментальной характеристикой человека. Опираясь на способности к абстрагированию, человек переносит опыт своего поведения, своих адаптационных реакций из одной ситуации в другую. Хочу заметить, что он не «живет прошлым», и не «видит в терапевте человека из своей биографии», а ведет себя так же, как в другой ситуации. Для меня весьма важно это с первого взгляда незначительное различие. Если обратиться к личным страхам терапевта, настороженно относящегося к проявлениям переноса, то можно увидеть, что они связаны с представлениями (отчасти бессознательными, а отчасти сознательными) о том, что внутри переноса пациент 1) видит в терапевте другого человека, 2) живет в своем прошлом, а не здесь-и-теперь. Если эмоционально усилить этот акцент восприятия, то получается, что пациент, общаясь с терапевтом, общается на самом деле не с ним, да и сам пациент тоже здесь-и-теперь не существует. Таким образом, внутри страхов терапевта «проекция» пациента как бы превращается в его галлюцинацию. То есть, символический аспект терапевтических отношений видится терапевту чересчур буквально. Наиболее забавным в этой ситуации выглядит то, что, кроме сугубо личных страхов терапевтов (страха несуществования и проч.), наибольший вклад в утверждение этого субпсихотического профессионального восприятия внес сам психоанализ. Так, Р.Гринсон сообщает о своей работе следующее: «Я интерпретировал это ему так, что он реагировал на меня так, будто я его отец» (Гринсон,1994,с.184). Нет, я не возражаю, если оба участника психотерапевтического взаимодействия сознают условность символа и метафорику этого послания.
Итак, я хочу высказать идею о целесообразности вычленения в терапевтических отношениях двух планов — реалистического и символического. Ко второму как раз и относятся явления переноса.
В контексте вычленения двух планов терапевтических отношений можно говорить и о двух соответствующих формах контрпереноса: 1) игнорирование или недооценка проявлений символического плана терапевтических отношений (игнорирование проявлений переноса), 2)чересчур буквальное толкование символического плана или его переоценка (встречный гиперсимволизм терапевта, который полагает, что он теперь как бы превращается в отца (мать и т.п.) и на нем лежит родительская ответственность за пациента). В первом случае терапевт опирается исключительно на реалистический план отношений, а во втором — почти исключительно на символический. Таким образом, мы имеем две противоположные тенденции, причем обе уводят терапевта от встречи с реальными переживаниями клиента, в которых присутствует как столкновение с новым опытом, так и перенос старого. (В большинстве случаев наиболее общими источниками такого поведения терапевта являются в первом варианте — нежелание признавать авторитетность своей роли для пациента, а во втором — чрезмерный контроль над пациентом.) Впрочем, оставаясь в рамках этого контекста, можно выделить и третью, смешанную и более «мягкую» форму контрпереноса, когда терапевт не делает ни первого, ни второго, но и не позволяет пациенту в полной мере двигаться ни в одном, ни в другом плане, как бы сохраняя его «зависание» между ними. То есть, терапевт не поддерживает движение в плане переноса и недостаточно «присутствует как живой человек» в терапевтическом взаимодействии. Но это я позволю себе пояснить чуть позже, в конце теоретической части данной статьи.
Основная теоретическая идея данного сообщения состоит не собственно в вычленении реалистического и символического аспектов терапевтических отношений (это вряд ли можно считать чем-то особенно новым), а в предложении рассмотреть возможность работать с этими аспектами как с полярностями, имея в виду способности пациента как переносить прошлый опыт, так и создавать новый. Мне могут возразить, что с первым делом у пациентов обычно все в порядке. Так я категорически не согласен! Перенос прошлого опыта в рамках невротических паттернов поведения обычно осуществляется в бессознательной форме, то есть в такой форме, которая предполагает отчуждение части опыта. Осознание трансферентных тенденций необходимо не для того, чтобы разрушить что-то в пациенте (не для того, чтобы он «понял», как это плохо — заниматься переносом), а для того, чтобы добиться полноты выражения переноса. (Собственно, «домашние», то есть хорошо воспитанные в своей школе, а не «дикие», психоаналитики как раз и имеют в виду изживание переноса, а не его разрушение.)
Какие методические следствия могут вытекать из представления о символических и реалистических аспектах терапевтических отношений как полярностях (противоположностях)? Напомню, что в упрощенной форме схема гештальт-терапевтической работы с полярностями такова: Пациент находится в состоянии хронического двойного напряжения, в точке между двумя полюсами, не двигаясь в полной мере ни в одну, ни в другую сторону. Задача терапевта состоит в том, чтобы помочь ему: 1) обрести способности проявлять обе полярные поведенческие тенденции, 2) обрести то, что Ф.Перлз (Perls,1969) называл «стержнем», «хребтом», то есть осознание своей несводимости к какому-либо из полюсов и реальную способность выбирать в зависимости от изменений ситуации то или иное направление своего поведения и степень выраженности проявления той или иной из полярных тенденций.
Ближе к теме переноса это может означать следующее:
Если первый тезис является общим местом для психоанализа, второй отражает более или менее признанную специфику гештальт-терапии, то третий представляется мне тезисом вполне методического характера, могущим сориентировать гештальт-терапевта в его работе и анализе своих взаимодействий с пациентом.
Далее я хотел бы привести протокол работы в качестве иллюстрации динамики переноса в рамках одной сессии. Считаю своим долгом оговориться, что я вовсе не являюсь приверженцем молниеносной работы с закрепленными в течение многих лет формами поведения пациентов/ клиентов, а лишь акцентирую внимание на микродинамике переноса.
Данная сессия имела место в одной из тренинговых групп, проходящих долговременную обучающую программу по гештальт-терапии. Соответственно, клиентка, назовем ее Инной,- наша коллега, участница этой группы.
Инна: Я сутулюсь очень. Я уже и не могу иначе дышать. Нормальное состояние для меня — сутулое, но мне не хотелось бы так сдавливать себя. Иногда физически чувствую, как-будто что-то давит на меня. С детства это было единственным серьезным конфликтом с отцом.
Олег: Это был единственный.
(Меня с самого начала заинтересовало то, что у нее был единственный конфликт с отцом, и с этим конфликтом она связывает свою сутулость.)
И: Повторяющимся. Потому что все остальное решалось. Не единственным, но постоянным. Он меня стукал по спине ребром ладони, чтобы я выпрямилась…
О: Но почти единственным. Я так понимаю: у тебя были прекрасные отношения с отцом.
И: Но вот мою сутулость он страшно не любил и мне самой она не нравилась. Но вот…
О: Почему она не нравилась?
И: Не красиво.
О: Не красиво. Он хотел, чтобы ты была красивой.
И: Да… Вроде как хочется выпрямиться. Но теперь уже, когда выпрямляюсь, я чувствую неестественность ситуации, и когда дышу, воздух не так идет, как бы специально.
О: Специально.
И: Ну да. Я хочу понять, что я делаю.
О: Ты себя специально лишаешь воздуха или ты специально набираешь его?
И: Я говорю о том, что сейчас уже, когда я выпрямляюсь, эта ситуация неестественна для меня. Я не могу нормально дышать, у меня как жабры внутри. Неприятно дышать.
О: Неприятно дышать.
И: Нет.
О: Но отцу это нравится, и ты выпрямляешься.
(Прояснение ее отношений с отцом. Если “отец” — лишь “затравка”, то она не проявит особого энтузиазма. Но ее последующая реакция свидетельствует о противоположном.)
И: Это очень редко бывает.
О: Что редко бывает?
И: Чтобы я выпрямилась. Он очень далеко живет.
(Вот так! Тема отца зазвучала весьма эмоционально.)
О: Это для него.
И: Нет, сейчас это для меня. Я в разных ситуациях чувствую, как будто кто-то давит на меня. Мне бы вот уже хотелось вырямиться, но я почему-то не могу. Какая-то тяжесть лежит.
(Она более или менее балансирует между детским и взрослым контекстом. Что же, действительно, не вчера ведь она уехала от отца…)
О: А действительно, что на тебя давит в твоей жизни? Что давит, кто давит?
И: (после паузы) Давит ошущение незаконченных дел.
(Здесь у меня нет ориентира, в какую сторону двигаться. Мне кажется, она сама не решается развить ни один из двух прозвучавших контекстов. И я решаю двигаться в обе стороны одновременно, проявляя себя таким образом, чтобы это было реалистично и, с другой стороны, могло поддержать возможную трансферентную линию. Оговорюсь, что я, конечно же, был вполне искренен в своих словах.)
О: Непонятно. Я почти уверен, что ты красивая и счастливая. И я не пойму, что на тебя давит?
И: Обычно ничего не давит. Может быть, это те моменты, когда мне кажется, что я должна о чем-то забыть.
О: Как надо дышать? Покажи.
И: (дышит, выпрямившись, смеется).
О: Так? Что смеешься?
И: Это как на вытяжке.
О: Скажи ему: “Вот видишь, я дышу”. Здесь есть несколько вариантов. Ты можешь представить себе его, или ты можешь сказать это мне как ему.
И: Вот видишь, я дышу.
О: Дышишь?
И: Да.
О: Хорошо дышишь?
И: М… (скрипит). Я позвоночник держу специально, а так он у меня висит. Как только я забываю, он у меня теряется.
(Ну да, только отец может это исправить. В самом деле?)
О: Смотри, если бы ты все время жила вместе с отцом, ты бы все время держала спину.
И: Нет!
О: Почему?
И: Нет.
(В этом “нет” довольно много энергии протеста.)
О: Почему “нет”?
И: Но я же приезжаю в гости, у меня же вот опять же (сутулится). Он же бьет меня по спине. Я же не хожу вот так (выпрямляется).
О: Почему нет?
И: Дак не получается же. Но я же не могу помнить об этом все время.
О: И он бьет тебя по спине. Больно? обидно? неприятно?
И: Неприятно, но уже без особых эмоций.
О: Без эмоций.
И: Отпихиваешься. Ну все же взрослая, теперь уже можно сутулиться.
О: А, теперь уже можно сутулиться… А если бы ты жила с ним, ты бы держалась?
И: Нет, не держалась.
О: Когда ты говоришь “нет”, у меня такое ощущение, что это доставляет тебе удовольствие.
И: Нет, это нормально мое “нет”.
О: Ну-ка скажи еще раз “нет”.
И: Нет.
О: Сейчас ты не держишься? нет? Но сейчас же, ты смотри, ты не сутулишься?
И: Черт его знает. То есть это форма сопротивления?
О: А что ты думаешь?
И: Ну, я думаю, что я себя побеждала в детстве, чтобы быть ему угодной. И это может быть формой сопротивления ему, отцу.
О: А в чем это сопротивление?
И: Ну вот он хочет видеть прямую дочь, а она сутулая.
О: Но когда ты говоришь “нет”, ты не сутулишься?
И: Нет.
О: Я не знаю, что лучше. Вернее, понятно, что лучше. Я не знаю, что мне больше нравится, чтоб ты меня слушалась, или чтоб (сутулится).
(Совершив попытку рационализации, она немного “забыла” о моем присутствии. Здесь я опять предпринимаю попытку идти в обе стороны (трансферентную и реалистическую) одновременно.)
И: Ты думаешь, когда я прямая, я тебя слушаюсь?
О: Что?
И: (повторяет).
О: Это ты так думаешь.
И: Нет, я так не думаю.
О: В некоторые моменты ты меня не слушаешь.
И: Нет, я тебя слушаю, но не слушаюсь.
О: И ты опять же прямая?
И: Сейчас нет.
О: Можно, я подойду и стукну тебя по спине?
И: Ты у меня спрашиваешь разрешение?
О: Нет, я размышляю… Болит спина? Ты напряжена? Болит спина? Что ты хочешь, чтобы я сделал?
И: (пауза) Ничего.
О: Ты хочешь, чтобы я ничего не делал. (пауза) Встревожена? Смущена? Подумай про себя, необязательно вслух говорить. И когда ты найдешь ответ, ты можешь как-то намекнуть на него.
И: Ты меня еще больше смутил, понимаешь?
О: Тем, что не ударил тебя по спине?
И: Нет. Ты предполагаешь, что ответ будет таким, что он не сможет прозвучать . Мне будет совестно произносить его вслух.
О: Я тебе сказал?
И: Да.
О: Давай посмотрим. (пауза)
И: Поняла.
О: Можешь не говорить. Впрочем, можешь сказать, если хочешь. Ты заметила, что за минуту до того, как ты сказала “поняла”, ты выпрямилась? (пауза, дальше говорят очень тихо).
И: Мне кажется…(пауза)
О: Что-то я могу сделать?
И: Нет, я получила, что хотела.
О: Что сейчас?
И: Сейчас спина есть как-бы.
О: Чего бы ты хотела?
И: Я хочу сказать тебе “спасибо”. (дальше говорят громче)
О: Мне приятно, что ты говоришь мне “спасибо”, но я хочу тебе оке-что сказать.
И: Да. (радостное)
О: Ты так недолго побыла у меня, и я не знаю, что собственно, ты хотела?
И: Я хотела выпрямиться.
(Она хочет закончить, находясь на символическом полюсе. Я зделал так, как ее отец. Черт! Кажется, я пропустил момент для конфронтации с переносом. Теперь надо опять ждать его манифестации. В длительной терапии — неизвестно, когда наступит “сдедующий раз”. А здесь у меня его и вовсе нет!)
О: Я не понял, чем я тебе помогаю. Если помогаю, то- хорошо…
И: Я тебе не верю. Когда ты говоришь, что чего-то не понял, я тебе не верю. Мне кажется, ты мне врешь. Ты все сам понимаешь и говоришь, что чего-то не понял, просто для того, чтобы я тоже тебе на это что-то сказала. (пауза)
О: Тебе хорошо.
И:Да. А чем ты мне помог, я тебе могу сказать.
О: Да , я хочу.
И: Я когда выхожу к тебе, для меня это такой стресс редкий. И я начинаю быстрее соображать.
О: Я тебя напугал.
И: Мне это полезно.
О: А за что спасибо?
И: За то, что я рядом начинаю быстрее соображать.
О: А мне за что, я тут ничего такого не делаю. Вот этого я не понимаю. (Пауза) Я помню,ты три минуты назад сказала, что мы закончили. С этой точки зрения, мои действия выглядят странно. Как тебе сейчас? Дышится?
И: Все равно я сутулюсь.
О: В этом ты мне не призналась три минуты назад. Я возврашаюсь к своему вопросу. Что ты хочешь, чтобы я сделал? Я могу вернуться к тому моменту и объяснить, почему на твое “спасибо” я не ответил “пожалуйста”. Это надо делать?
И: Нет. (пауза) Я хочу, чтобы ты стукнул меня по спине.
(Пик интенсивности переноса. “Я хочу, чтобы ты сделал как он, и мне будет хорошо”.)
О: Щас, щас. Когда ты говоришь, это тебе как?
И: (неопределенно пожимает плечами, молчит).
О: Знаешь, я мог бы подойти и стукнуть тебя по спине. Я не хочу этого делать. Я тебя стукну — ты выпрямишься. В каком-то смысле, ты обманываешь меня. Мне не очень хочется это делать. Ну, если ты очень попросишь, я хлопну.
И: Я не попрошу.
О: Я не пойму, ты разочарована, что я тебя не ударил?
И: Это какая-то тоска.
О: Тебе хочется быть беспомощной? Я тебя спрашиваю, потому что это необязательно. Чтобы любить отца и тосковать по нему вовсе не обязательно быть беспомощной.
И: Отношения сейчас совсем другие. Я не беспомощна. А может быть, это тоска по тому состоянию наших отношений, когда он, может быть, и не слушал меня как слушают взрослого человека, но это были какие-то другие отношения. Я люблю его сейчас, но это какие-то другие отношения.
(В этот момент она сама удерживает оба плана, и лучше ей выбирать, куда двигаться.)
О: Я в некотором смятении. Так как есть твои детские отношения с отцом, твои отношения со мной и твоя спина (ты почти все время сутулишься). Мне кажется, что мы сейчас внутри этого круга, и мне не хотелось бы выбирать. Что сейчас наиболее важно для тебя?
И: Мне кажется, все это взаимосвязано.
О: Я бы хотел понять, как это связано и что важнее для тебя сейчас.
И: Я объясню. (пауза) Моя сутулость появилась не с детства. В тоношениях с ним я должна была быть “партнером по шахматам”. Интеллектуальная сторона дела была очень важна. Это (сутулится) было сокрытие того, что я женщина. В отношениях с тобой я тоже должна быть “партнером по шахматам”. Ты смеешься, я вижу, что ты смеешься.
(В символическом плане можно говорить о реабилитации ощущения себя женщиной в отношениях с отцом. Но в реалистическом контексте речь о том, что именно с отцом ощущение себя женщиной “безопасно”, то есть суррогатно! Привлечение фигуры отца происходит не столько “потому что”, сколько для того, чтобы избежать полноты проявления своей женственности.)
О: Я не смеюсь над тобой, я слегка раздосадован. Почему ты скрываешь, что ты женщина? Смешно здесь немножко другое. Я понимаю твое желание, чтобы я хлопнул тебя по спине. Я дам тебе право быть женщиной тем, что хлопну тебя по спине. Но, черт побери, это довольно странный способ быть женщиной!
(Пауза)
О: Что ты делаешь? Ты сидишь, молчишь.
И: Голова идет кругом.
О: Отчего?
И: Не знаю.
О: Давай посмотрим. От чего может голова идти кругом? От того, что ты женщина?
И: Смеешься ты надо мной.
О: Ну…
И: Угу.
О: Что ”угу”? Ты действительно думаешь, что я смеюсь над тобой? Почему?
И: Потому что я плохо играю в шахматы.
О: Но я не играл с тобой в шахматы. Это ты смеешься надо мной.
И: Нет.
О: Я не пойму.
И: Мне кажется, что ты думаешь, что я не сумела вовремя вырасти.
О: Ты действительно полагаешь, что я так думаю.
И: Да.
О: Я думаю по-другому.
И: Что ты думаешь?
О: Что я думаю… Я думаю, что мне приятно здесь с тобой находиться. И еще я думаю, что ты так себя ведешь, чтобы самой ни в коем случае не сказать ничего подобного, чтобы это сказал только я. И в этом смысле это, конечно, “женское поведение”…
И: Теперь мне можно сказать “спасибо”?
О: Ну естественно. Это последний шанс сказать “спасибо” и убежать.
И: Нет, это не “конечное спасибо”, а спасибо за то, что ты первый сказал, что тебе приятно и мне теперь можно спокойно сказать, что приятно мне.
О: Ты знаешь, вот в этой связи, для меня какая-то та же самая ситуация. Я не думаю, что мы еще долго будем разбираться. Мне приятно твое “спасибо”, но я задаю тот же самый вопрос: тебе необходимо получить разрешение? Вот таким способом. Ну, этот способ, наверное, менее вредный, чем сутулиться, но зачем тебе вообще разрешение?
И: Вроде не надо.
О: Вроде не надо. Ладно. Как тебе дышится? Тебя можно рассматривать?
И: Ты у меня разрешения просишь?
О: Да.
И: Можно.
О: Осмотрись. Как они? Кто там? Елена? (одна из организаторов группы, авторитетный человек в профессиональном сообществе.) Она разрешает тебе?
И: Мне не нужно ее разрешение.
О: Закончим на этом?
И: Да. Спасибо.
В этом месте мне уже не хочется подробных рассуждений. Я попытался проиллюстрировать этим протоколом те идеи, которые очертил в первой половине статьи. Насколько мне это удалось,- судить читателям, то есть вам, уважаемые коллеги. Вам же судить о моих контрпереносах и прочем. И, может быть, мы еще поговорим на эту тему. При личных встречах на наших профессиональных мероприятиях.
Я хотел бы коснуться проблемы привнесения психоаналитических понятий в гештальт-терапевтическую теорию. Я употребляю слово «проблема» не потому, что так принято начинать научные статьи, а потому, что мне кажется, что проблема, то есть нечто, в чем есть, с одной стороны, привлекательность, а с другой стороны, затруднение или ограничение, действительно существует. Ее можно игнорировать двумя путями. Один состоит в объявлении психоаналитических понятий «грязными словами» для гештальт-терапевтов и в борьбе за «чистоту подхода». Другой путь,- прагматический,- в «разрешении» использовать любые понятия из любого подхода, если они помогают работать. В беседах с коллегами можно столкнуться с обоими вариантами, но оба они не вызывают у меня воодушевления.
Первый вариант горделив, но неразумен. Многие феномены были впервые открыты психоаналитиками и, естественно, помещены ими в их категориальную систему. Вряд ли стоит смешивать две разные категориальные системы, но если мы хотим обращать внимание на конкретные феномены психотерапевтического процесса, то надо их как-то перевести «на наш язык». Второй вариант с виду прост и удобен в обращении, но по большому счету опять же неразумен. Каждое понятие несет на себе следы всей категориальной системы и, шире, научного мировоззрения той или иной школы. Механически перенося понятия из одной системы в другую, мы рискуем создать эклектическую путаницу в собственном мировоззрении. Так, многие психоаналитические понятия (перенос, регресс, специфика характерологических трактовок) несут на себе черты детерминистского мировоззрения, и если переносить их в тело экзистенциалистски-ориентированной гештальт-теории, то надо бы проверить их на иммунологическую совместимость.
Все это в полной мере относится к центральному понятию психоаналитической концепции — понятию переноса (трансфера, трансференции). Перенос в психоаналитической теории объясняется тем, что неудовлетворительные и таким образом незавершенные отношения со значимыми другими (преимущественно родителями) в прошлом искажают поведение и восприятие пациентом настоящего и отражаются в искаженных установках по отношению к терапевту (Fenichel,1945; Shaffer, Galinsky,1974). Р.Гринсон пишет, что «перенос является переживанием чувств, побуждений, отношений, фантазий и защит по отношению к личности в настоящем, которая не является подходящей для этого, но это есть повторение реакций, образованных по отношению к значимым личностям раннего детства, бессознательно перемещенных на фигуры в настоящем (Р.Гринсон,1994,с.182). З.Зембински (Ziembinsky,1995), анализируя различия в понимании явления переноса в психоанализе и гештальт-терапии, пишет, что в традиционном понимании перенос — это бессознательный процесс, в котором клиент проецирует на терапевта как позитивные, так и негативные качества, принадлежавшие значимым людям из прошлой жизни клиента и ведет себя по отношению к терапевту так, как если бы терапевт был этим самым человеком.
Как видно уже из этих определений, в психоанализе ведущее значение отводится содержанию переноса (какая фигура и какой тип отношений из прошлого переносится). Это в целом согласуется с детерминистской направленностью психоаналитической теории, сконцентрированной на поисках источников настоящего поведения в прошлом пациента.
В гештальт-теории явление переноса трактуется более широко, как структурирование настоящего по образу и подобию прошлого (Polster,Polster,1975; Wheeler,1991). Так как гештальт-терапия традиционно фокусируется на прямых взаимодействиях, процессе сознавания и динамике контакта, то перенос расценивается лишь как одна из разновидностей проекции. Акцент перемещается от содержания переноса к тому, как. пациент искажает свой контакт с терапевтом в настоящем, «используя» свои трансферентные тенденции.
Рискну привести гротескный пример. Пациентка в ответ на вопрос терапевта о ее чувствах к нему, в некотором раздражении говорит: «Ну что Вы меня спрашиваете о моих чувствах! Судя по моим ощущениям, это — сексуальные переживания. Но ведь это глупо,- испытывать к Вам сексуальные чувства! Вы же психотерапевт! Это все равно, что испытывать влечение к памятнику!» Наряду с гипотезой о переносе (например) инфантильного влечения к отцу вполне правомерна, то есть не менее заумна, и (например) гипотеза о том, что пациентка избегает переживания своих сексуальных побуждений, трансформируя мужчин в памятники и отцовские фигуры. Конечно, здесь есть риск получить возмущенный отпор психоаналитиков типа 1)»сам дурак!», то есть, «это у Вас контрперенос», 2)набора профессионально-ласковых ругательств (регресс, действие вовне, трансферентное сопротивление и проч.), 3)терпеливого вразумления в духе «так ведь это как раз потому что она не изжила своего инфантильного…» Но на каждое «потому что» найдется соответствующее «для того, чтобы», и останется либо бодаться разными мировоззрениями, либо примириться с разницей акцентов.
Вместе с тем, утвердив «расширительное толкование» переноса, гештальт-терапия кое-что утеряла. Как справедливо замечает З.Зембински (Ziembinsky,1995), признают существование явления переноса, но не фокусируются на нем. В каком-то смысле перенос оказался вынесенным за скобки. То есть, мы имеем содержание и процесс контакта и процесс прерывания контакта. А содержание прерывания (почему пациент убегает именно сюда?) остается за скобками.
Ну а нужно ли по-другому, если работать на границе контакта?
Вопрос не простой, и я далек от того, чтобы предлагать окончательный ответ. Хочу, однако, поделиться некоторыми соображениями как философского, так и методического характера.
Так же, как любая психотерапевтическая система не может быть целиком детерминистической (хотя бы потому, что изменение происходит лишь в наличной актуальной ситуации, здесь-и-теперь), так она не может и целиком игнорировать детерминистический аспект. Можно кокетничать фразой Ф.Перлза о том, что в настоящий момент прошлого не существует, но, так же, как человек не запрограммирован прошлыми поведенческими схемами, в той же мере он никогда не находится и в полноте контакта со всеми наличными аспектами опыта. Полнота контакта с новым — такая же абстракция, как и последовательно детерминистический взгляд на человека. Забывание того, что опыт человека всегда отчасти новый и всегда отчасти старый, приводит лишь к шараханию от одной противоположности к другой.
Психологически понятие переноса оказалось в гештальт-теории приемным ребенком, который дурно (то есть другими родителями) воспитан, вызывает скрытую досаду, и которому нужно отвести такое место, чтобы он не требовал слишком много внимания. Здесь, однако, возникает скрытая методическая проблема. При таком отношении к феномену переноса мы рискуем оказаться преднастроенными против его выхода на границу контакта. Иначе: а как, простите, все-таки работать с переносом в гештальт-терапевтическом ключе?
З.Зембински говорит: «Гештальт-терапевты не поощряют развитие переноса». В том смысле, что не танцуют исключительно вокруг него? Или в том смысле, что «признают, но не поощряют»? Тогда почему? Все, понимаешь ли, в принципе могут поощрять, в том числе и сопротивление (и даже усиливают его!), а эту психоаналитическую гадость не поощряют!
Мне кажется, для того, чтобы преодолеть эти методические трудности, необходимо вернуться к позитивному значению понятия переноса. Но тогда уже не психоаналитического понятия переноса, а общепсихологического, то есть переноса опыта из одной ситуации в другую. В этом широком значении перенос является фундаментальной характеристикой человека. Опираясь на способности к абстрагированию, человек переносит опыт своего поведения, своих адаптационных реакций из одной ситуации в другую. Хочу заметить, что он не «живет прошлым», и не «видит в терапевте человека из своей биографии», а ведет себя так же, как в другой ситуации. Для меня весьма важно это с первого взгляда незначительное различие. Если обратиться к личным страхам терапевта, настороженно относящегося к проявлениям переноса, то можно увидеть, что они связаны с представлениями (отчасти бессознательными, а отчасти сознательными) о том, что внутри переноса пациент 1) видит в терапевте другого человека, 2) живет в своем прошлом, а не здесь-и-теперь. Если эмоционально усилить этот акцент восприятия, то получается, что пациент, общаясь с терапевтом, общается на самом деле не с ним, да и сам пациент тоже здесь-и-теперь не существует. Таким образом, внутри страхов терапевта «проекция» пациента как бы превращается в его галлюцинацию. То есть, символический аспект терапевтических отношений видится терапевту чересчур буквально. Наиболее забавным в этой ситуации выглядит то, что, кроме сугубо личных страхов терапевтов (страха несуществования и проч.), наибольший вклад в утверждение этого субпсихотического профессионального восприятия внес сам психоанализ. Так, Р.Гринсон сообщает о своей работе следующее: «Я интерпретировал это ему так, что он реагировал на меня так, будто я его отец» (Гринсон,1994,с.184). Нет, я не возражаю, если оба участника психотерапевтического взаимодействия сознают условность символа и метафорику этого послания.
Итак, я хочу высказать идею о целесообразности вычленения в терапевтических отношениях двух планов — реалистического и символического. Ко второму как раз и относятся явления переноса.
В контексте вычленения двух планов терапевтических отношений можно говорить и о двух соответствующих формах контрпереноса: 1) игнорирование или недооценка проявлений символического плана терапевтических отношений (игнорирование проявлений переноса), 2)чересчур буквальное толкование символического плана или его переоценка (встречный гиперсимволизм терапевта, который полагает, что он теперь как бы превращается в отца (мать и т.п.) и на нем лежит родительская ответственность за пациента). В первом случае терапевт опирается исключительно на реалистический план отношений, а во втором — почти исключительно на символический. Таким образом, мы имеем две противоположные тенденции, причем обе уводят терапевта от встречи с реальными переживаниями клиента, в которых присутствует как столкновение с новым опытом, так и перенос старого. (В большинстве случаев наиболее общими источниками такого поведения терапевта являются в первом варианте — нежелание признавать авторитетность своей роли для пациента, а во втором — чрезмерный контроль над пациентом.) Впрочем, оставаясь в рамках этого контекста, можно выделить и третью, смешанную и более «мягкую» форму контрпереноса, когда терапевт не делает ни первого, ни второго, но и не позволяет пациенту в полной мере двигаться ни в одном, ни в другом плане, как бы сохраняя его «зависание» между ними. То есть, терапевт не поддерживает движение в плане переноса и недостаточно «присутствует как живой человек» в терапевтическом взаимодействии. Но это я позволю себе пояснить чуть позже, в конце теоретической части данной статьи.
Основная теоретическая идея данного сообщения состоит не собственно в вычленении реалистического и символического аспектов терапевтических отношений (это вряд ли можно считать чем-то особенно новым), а в предложении рассмотреть возможность работать с этими аспектами как с полярностями, имея в виду способности пациента как переносить прошлый опыт, так и создавать новый. Мне могут возразить, что с первым делом у пациентов обычно все в порядке. Так я категорически не согласен! Перенос прошлого опыта в рамках невротических паттернов поведения обычно осуществляется в бессознательной форме, то есть в такой форме, которая предполагает отчуждение части опыта. Осознание трансферентных тенденций необходимо не для того, чтобы разрушить что-то в пациенте (не для того, чтобы он «понял», как это плохо — заниматься переносом), а для того, чтобы добиться полноты выражения переноса. (Собственно, «домашние», то есть хорошо воспитанные в своей школе, а не «дикие», психоаналитики как раз и имеют в виду изживание переноса, а не его разрушение.)
Какие методические следствия могут вытекать из представления о символических и реалистических аспектах терапевтических отношений как полярностях (противоположностях)? Напомню, что в упрощенной форме схема гештальт-терапевтической работы с полярностями такова: Пациент находится в состоянии хронического двойного напряжения, в точке между двумя полюсами, не двигаясь в полной мере ни в одну, ни в другую сторону. Задача терапевта состоит в том, чтобы помочь ему: 1) обрести способности проявлять обе полярные поведенческие тенденции, 2) обрести то, что Ф.Перлз (Perls,1969) называл «стержнем», «хребтом», то есть осознание своей несводимости к какому-либо из полюсов и реальную способность выбирать в зависимости от изменений ситуации то или иное направление своего поведения и степень выраженности проявления той или иной из полярных тенденций.
Ближе к теме переноса это может означать следующее:
- Трансферентные тенденции пациента как выражение символического аспекта терапевтических отношений поддерживаются терапевтом, который старается сделать их более осознанными и полными.
- Реалистический аспект отношений поддерживается терапевтом не за счет разрушения переноса, а за счет проявления присутствия терапевта в его взаимодействии с пациентом.
- Первое и второе не должны механически ослаблять друг друга. Более того, наиболее эффективным было бы добиваться максимальной выраженности и того, и другого (иногда даже одновременно!) в целях естественного движения пациента к интеграции противоположностей.
Если первый тезис является общим местом для психоанализа, второй отражает более или менее признанную специфику гештальт-терапии, то третий представляется мне тезисом вполне методического характера, могущим сориентировать гештальт-терапевта в его работе и анализе своих взаимодействий с пациентом.
Далее я хотел бы привести протокол работы в качестве иллюстрации динамики переноса в рамках одной сессии. Считаю своим долгом оговориться, что я вовсе не являюсь приверженцем молниеносной работы с закрепленными в течение многих лет формами поведения пациентов/ клиентов, а лишь акцентирую внимание на микродинамике переноса.
Данная сессия имела место в одной из тренинговых групп, проходящих долговременную обучающую программу по гештальт-терапии. Соответственно, клиентка, назовем ее Инной,- наша коллега, участница этой группы.
Инна: Я сутулюсь очень. Я уже и не могу иначе дышать. Нормальное состояние для меня — сутулое, но мне не хотелось бы так сдавливать себя. Иногда физически чувствую, как-будто что-то давит на меня. С детства это было единственным серьезным конфликтом с отцом.
Олег: Это был единственный.
(Меня с самого начала заинтересовало то, что у нее был единственный конфликт с отцом, и с этим конфликтом она связывает свою сутулость.)
И: Повторяющимся. Потому что все остальное решалось. Не единственным, но постоянным. Он меня стукал по спине ребром ладони, чтобы я выпрямилась…
О: Но почти единственным. Я так понимаю: у тебя были прекрасные отношения с отцом.
И: Но вот мою сутулость он страшно не любил и мне самой она не нравилась. Но вот…
О: Почему она не нравилась?
И: Не красиво.
О: Не красиво. Он хотел, чтобы ты была красивой.
И: Да… Вроде как хочется выпрямиться. Но теперь уже, когда выпрямляюсь, я чувствую неестественность ситуации, и когда дышу, воздух не так идет, как бы специально.
О: Специально.
И: Ну да. Я хочу понять, что я делаю.
О: Ты себя специально лишаешь воздуха или ты специально набираешь его?
И: Я говорю о том, что сейчас уже, когда я выпрямляюсь, эта ситуация неестественна для меня. Я не могу нормально дышать, у меня как жабры внутри. Неприятно дышать.
О: Неприятно дышать.
И: Нет.
О: Но отцу это нравится, и ты выпрямляешься.
(Прояснение ее отношений с отцом. Если “отец” — лишь “затравка”, то она не проявит особого энтузиазма. Но ее последующая реакция свидетельствует о противоположном.)
И: Это очень редко бывает.
О: Что редко бывает?
И: Чтобы я выпрямилась. Он очень далеко живет.
(Вот так! Тема отца зазвучала весьма эмоционально.)
О: Это для него.
И: Нет, сейчас это для меня. Я в разных ситуациях чувствую, как будто кто-то давит на меня. Мне бы вот уже хотелось вырямиться, но я почему-то не могу. Какая-то тяжесть лежит.
(Она более или менее балансирует между детским и взрослым контекстом. Что же, действительно, не вчера ведь она уехала от отца…)
О: А действительно, что на тебя давит в твоей жизни? Что давит, кто давит?
И: (после паузы) Давит ошущение незаконченных дел.
(Здесь у меня нет ориентира, в какую сторону двигаться. Мне кажется, она сама не решается развить ни один из двух прозвучавших контекстов. И я решаю двигаться в обе стороны одновременно, проявляя себя таким образом, чтобы это было реалистично и, с другой стороны, могло поддержать возможную трансферентную линию. Оговорюсь, что я, конечно же, был вполне искренен в своих словах.)
О: Непонятно. Я почти уверен, что ты красивая и счастливая. И я не пойму, что на тебя давит?
И: Обычно ничего не давит. Может быть, это те моменты, когда мне кажется, что я должна о чем-то забыть.
О: Как надо дышать? Покажи.
И: (дышит, выпрямившись, смеется).
О: Так? Что смеешься?
И: Это как на вытяжке.
О: Скажи ему: “Вот видишь, я дышу”. Здесь есть несколько вариантов. Ты можешь представить себе его, или ты можешь сказать это мне как ему.
И: Вот видишь, я дышу.
О: Дышишь?
И: Да.
О: Хорошо дышишь?
И: М… (скрипит). Я позвоночник держу специально, а так он у меня висит. Как только я забываю, он у меня теряется.
(Ну да, только отец может это исправить. В самом деле?)
О: Смотри, если бы ты все время жила вместе с отцом, ты бы все время держала спину.
И: Нет!
О: Почему?
И: Нет.
(В этом “нет” довольно много энергии протеста.)
О: Почему “нет”?
И: Но я же приезжаю в гости, у меня же вот опять же (сутулится). Он же бьет меня по спине. Я же не хожу вот так (выпрямляется).
О: Почему нет?
И: Дак не получается же. Но я же не могу помнить об этом все время.
О: И он бьет тебя по спине. Больно? обидно? неприятно?
И: Неприятно, но уже без особых эмоций.
О: Без эмоций.
И: Отпихиваешься. Ну все же взрослая, теперь уже можно сутулиться.
О: А, теперь уже можно сутулиться… А если бы ты жила с ним, ты бы держалась?
И: Нет, не держалась.
О: Когда ты говоришь “нет”, у меня такое ощущение, что это доставляет тебе удовольствие.
И: Нет, это нормально мое “нет”.
О: Ну-ка скажи еще раз “нет”.
И: Нет.
О: Сейчас ты не держишься? нет? Но сейчас же, ты смотри, ты не сутулишься?
И: Черт его знает. То есть это форма сопротивления?
О: А что ты думаешь?
И: Ну, я думаю, что я себя побеждала в детстве, чтобы быть ему угодной. И это может быть формой сопротивления ему, отцу.
О: А в чем это сопротивление?
И: Ну вот он хочет видеть прямую дочь, а она сутулая.
О: Но когда ты говоришь “нет”, ты не сутулишься?
И: Нет.
О: Я не знаю, что лучше. Вернее, понятно, что лучше. Я не знаю, что мне больше нравится, чтоб ты меня слушалась, или чтоб (сутулится).
(Совершив попытку рационализации, она немного “забыла” о моем присутствии. Здесь я опять предпринимаю попытку идти в обе стороны (трансферентную и реалистическую) одновременно.)
И: Ты думаешь, когда я прямая, я тебя слушаюсь?
О: Что?
И: (повторяет).
О: Это ты так думаешь.
И: Нет, я так не думаю.
О: В некоторые моменты ты меня не слушаешь.
И: Нет, я тебя слушаю, но не слушаюсь.
О: И ты опять же прямая?
И: Сейчас нет.
О: Можно, я подойду и стукну тебя по спине?
И: Ты у меня спрашиваешь разрешение?
О: Нет, я размышляю… Болит спина? Ты напряжена? Болит спина? Что ты хочешь, чтобы я сделал?
И: (пауза) Ничего.
О: Ты хочешь, чтобы я ничего не делал. (пауза) Встревожена? Смущена? Подумай про себя, необязательно вслух говорить. И когда ты найдешь ответ, ты можешь как-то намекнуть на него.
И: Ты меня еще больше смутил, понимаешь?
О: Тем, что не ударил тебя по спине?
И: Нет. Ты предполагаешь, что ответ будет таким, что он не сможет прозвучать . Мне будет совестно произносить его вслух.
О: Я тебе сказал?
И: Да.
О: Давай посмотрим. (пауза)
И: Поняла.
О: Можешь не говорить. Впрочем, можешь сказать, если хочешь. Ты заметила, что за минуту до того, как ты сказала “поняла”, ты выпрямилась? (пауза, дальше говорят очень тихо).
И: Мне кажется…(пауза)
О: Что-то я могу сделать?
И: Нет, я получила, что хотела.
О: Что сейчас?
И: Сейчас спина есть как-бы.
О: Чего бы ты хотела?
И: Я хочу сказать тебе “спасибо”. (дальше говорят громче)
О: Мне приятно, что ты говоришь мне “спасибо”, но я хочу тебе оке-что сказать.
И: Да. (радостное)
О: Ты так недолго побыла у меня, и я не знаю, что собственно, ты хотела?
И: Я хотела выпрямиться.
(Она хочет закончить, находясь на символическом полюсе. Я зделал так, как ее отец. Черт! Кажется, я пропустил момент для конфронтации с переносом. Теперь надо опять ждать его манифестации. В длительной терапии — неизвестно, когда наступит “сдедующий раз”. А здесь у меня его и вовсе нет!)
О: Я не понял, чем я тебе помогаю. Если помогаю, то- хорошо…
И: Я тебе не верю. Когда ты говоришь, что чего-то не понял, я тебе не верю. Мне кажется, ты мне врешь. Ты все сам понимаешь и говоришь, что чего-то не понял, просто для того, чтобы я тоже тебе на это что-то сказала. (пауза)
О: Тебе хорошо.
И:Да. А чем ты мне помог, я тебе могу сказать.
О: Да , я хочу.
И: Я когда выхожу к тебе, для меня это такой стресс редкий. И я начинаю быстрее соображать.
О: Я тебя напугал.
И: Мне это полезно.
О: А за что спасибо?
И: За то, что я рядом начинаю быстрее соображать.
О: А мне за что, я тут ничего такого не делаю. Вот этого я не понимаю. (Пауза) Я помню,ты три минуты назад сказала, что мы закончили. С этой точки зрения, мои действия выглядят странно. Как тебе сейчас? Дышится?
И: Все равно я сутулюсь.
О: В этом ты мне не призналась три минуты назад. Я возврашаюсь к своему вопросу. Что ты хочешь, чтобы я сделал? Я могу вернуться к тому моменту и объяснить, почему на твое “спасибо” я не ответил “пожалуйста”. Это надо делать?
И: Нет. (пауза) Я хочу, чтобы ты стукнул меня по спине.
(Пик интенсивности переноса. “Я хочу, чтобы ты сделал как он, и мне будет хорошо”.)
О: Щас, щас. Когда ты говоришь, это тебе как?
И: (неопределенно пожимает плечами, молчит).
О: Знаешь, я мог бы подойти и стукнуть тебя по спине. Я не хочу этого делать. Я тебя стукну — ты выпрямишься. В каком-то смысле, ты обманываешь меня. Мне не очень хочется это делать. Ну, если ты очень попросишь, я хлопну.
И: Я не попрошу.
О: Я не пойму, ты разочарована, что я тебя не ударил?
И: Это какая-то тоска.
О: Тебе хочется быть беспомощной? Я тебя спрашиваю, потому что это необязательно. Чтобы любить отца и тосковать по нему вовсе не обязательно быть беспомощной.
И: Отношения сейчас совсем другие. Я не беспомощна. А может быть, это тоска по тому состоянию наших отношений, когда он, может быть, и не слушал меня как слушают взрослого человека, но это были какие-то другие отношения. Я люблю его сейчас, но это какие-то другие отношения.
(В этот момент она сама удерживает оба плана, и лучше ей выбирать, куда двигаться.)
О: Я в некотором смятении. Так как есть твои детские отношения с отцом, твои отношения со мной и твоя спина (ты почти все время сутулишься). Мне кажется, что мы сейчас внутри этого круга, и мне не хотелось бы выбирать. Что сейчас наиболее важно для тебя?
И: Мне кажется, все это взаимосвязано.
О: Я бы хотел понять, как это связано и что важнее для тебя сейчас.
И: Я объясню. (пауза) Моя сутулость появилась не с детства. В тоношениях с ним я должна была быть “партнером по шахматам”. Интеллектуальная сторона дела была очень важна. Это (сутулится) было сокрытие того, что я женщина. В отношениях с тобой я тоже должна быть “партнером по шахматам”. Ты смеешься, я вижу, что ты смеешься.
(В символическом плане можно говорить о реабилитации ощущения себя женщиной в отношениях с отцом. Но в реалистическом контексте речь о том, что именно с отцом ощущение себя женщиной “безопасно”, то есть суррогатно! Привлечение фигуры отца происходит не столько “потому что”, сколько для того, чтобы избежать полноты проявления своей женственности.)
О: Я не смеюсь над тобой, я слегка раздосадован. Почему ты скрываешь, что ты женщина? Смешно здесь немножко другое. Я понимаю твое желание, чтобы я хлопнул тебя по спине. Я дам тебе право быть женщиной тем, что хлопну тебя по спине. Но, черт побери, это довольно странный способ быть женщиной!
(Пауза)
О: Что ты делаешь? Ты сидишь, молчишь.
И: Голова идет кругом.
О: Отчего?
И: Не знаю.
О: Давай посмотрим. От чего может голова идти кругом? От того, что ты женщина?
И: Смеешься ты надо мной.
О: Ну…
И: Угу.
О: Что ”угу”? Ты действительно думаешь, что я смеюсь над тобой? Почему?
И: Потому что я плохо играю в шахматы.
О: Но я не играл с тобой в шахматы. Это ты смеешься надо мной.
И: Нет.
О: Я не пойму.
И: Мне кажется, что ты думаешь, что я не сумела вовремя вырасти.
О: Ты действительно полагаешь, что я так думаю.
И: Да.
О: Я думаю по-другому.
И: Что ты думаешь?
О: Что я думаю… Я думаю, что мне приятно здесь с тобой находиться. И еще я думаю, что ты так себя ведешь, чтобы самой ни в коем случае не сказать ничего подобного, чтобы это сказал только я. И в этом смысле это, конечно, “женское поведение”…
И: Теперь мне можно сказать “спасибо”?
О: Ну естественно. Это последний шанс сказать “спасибо” и убежать.
И: Нет, это не “конечное спасибо”, а спасибо за то, что ты первый сказал, что тебе приятно и мне теперь можно спокойно сказать, что приятно мне.
О: Ты знаешь, вот в этой связи, для меня какая-то та же самая ситуация. Я не думаю, что мы еще долго будем разбираться. Мне приятно твое “спасибо”, но я задаю тот же самый вопрос: тебе необходимо получить разрешение? Вот таким способом. Ну, этот способ, наверное, менее вредный, чем сутулиться, но зачем тебе вообще разрешение?
И: Вроде не надо.
О: Вроде не надо. Ладно. Как тебе дышится? Тебя можно рассматривать?
И: Ты у меня разрешения просишь?
О: Да.
И: Можно.
О: Осмотрись. Как они? Кто там? Елена? (одна из организаторов группы, авторитетный человек в профессиональном сообществе.) Она разрешает тебе?
И: Мне не нужно ее разрешение.
О: Закончим на этом?
И: Да. Спасибо.
В этом месте мне уже не хочется подробных рассуждений. Я попытался проиллюстрировать этим протоколом те идеи, которые очертил в первой половине статьи. Насколько мне это удалось,- судить читателям, то есть вам, уважаемые коллеги. Вам же судить о моих контрпереносах и прочем. И, может быть, мы еще поговорим на эту тему. При личных встречах на наших профессиональных мероприятиях.
О.В. Немиринский
- Гринсон Р. Техника и практика психоанализа. Воронеж: НПО “МОДЭК”, 1994.
- Fenichel O. The psychoanalytic theory of neurosis. N.Y.: W.W. Norton and Co., 1945/
- Perls F.S. Gestalt therapy verbatim.Moab, Utah: Real People Press, 1969.
- Polster E., Polster M. Gestalt therapy integrated. N.Y.: Vintage Book, 1974.
- Shaffer J.P.S., Galinsky M.D. Models of group therapy and sensitivity training. N.J.: Prentice Hall, 1974.
- Wheeler G. Gestalt Reconsidered. N.Y.: Gardner Press/GIC Press, 1991/
Литература