Длительная терапия с клиентом
В детском психологическом центре ко мне на прием бабушка привела внучку.
Хочу оговориться, что в нашем центре, при необходимости работы с ребенком, первоначально речь идет о десяти (или о пяти — что совсем мало и не очень целесообразно) встречах, о чем и подписывается договор с родителями. В случае серьезной необходимости работа с ребенком может быть продолжена, но чаще перед последующими встречами предлагается некоторый перерыв. (Так как центр у нас государственный и для родителей бесплатный, то обычно на прием к специалистам приходится записываться заранее, вставая в очередь).
Итак, десять психотерапевтических встреч.
Собственно вся наша первая встреча была посвящена рассказу о проблеме, налаживании контакта и прояснению запроса.
Лерочка, нежная худенькая девочка 7 лет (выглядящая младше за счет своей хрупкости) на вопросы отвечала тихим шепотом, почти не поднимая глаз, очень смущаясь.
Бабушка — весьма активная дама, интеллектуальная, ориентированная на нормы и «как должно быть». Что сразу бросилось мне в глаза — какое-то скорбное выражение лица, которое при последующих встречах неоднократно пугало меня при первом взгляде на нее (не случилось ли чего у человека). По ходу рассказа мне показалось, однако, что это некое выражение скорби по поводу жизни вообще «как трудно жить», что постепенно находило свое подтверждение в словах.
Я также обратила внимание на то, что взгляд Лерочки был почти таким же скорбным, как у ее бабушки.
Бабушка Леры рассказала, что очень переживает, что Лера почти не говорит, во всяком случае со взрослыми. С детьми и когда ее не видят, говорит, но мало и тоже больше молчит. У нее очень плохо поставлена речь.
По ходу рассказа я обратила внимание на то, что бабушка ужасно переживает за правильность-неправильность речи Леры, то и дело поправляет ее и ужасно расстраивается, когда Лера что-то не совсем связно говорит, Лера пугается и замолкает вообще.
Оказалось, что бабушка усиленно трудится над речью ребенка. Каждый вечер, а часто и днем, она читает Лере классиков, порой ей удается уговорить Леру пересказать то, что она услышала, но это бывает редко, чаще Лера испуганно молчит в ответ, и вот, бабушка совершенно отчаялась, что ребенок будет когда-либо свободно разговаривать, «пусть даже не очень правильно, но хотя бы развернутыми фразами».
Я попыталась очень аккуратно объяснить бабушке, что возможно, Лерино молчание исходит скорее не из неспособности соединять слова в предложения, а в большой степени из страха ошибки. Уважаемая родительница со мной, подумав, согласилась, но сказала, что сама совершенно не знает, как с этим страхом бороться.
Я согласилась заниматься с ребенком, но сказала, что на время занятий (не очень долго, всего10 встреч раз в неделю) им надо будет придерживаться моих рекомендаций, и предложила подумать, устраивает ли их такой вариант.
Рекомендации состояли вот в чем: свести совместное чтение литературы к минимуму (потом, пожалуйста, сколько хотите) — и главное, только в удовольствие им обеим. Я особенно настаивала на этом: чтобы удовольствие получали обе — и внучка, и бабушка.
Бабушка, подумав, согласилась, что действительно, до этого занятия их были скорее полезными, чем приятными, а пользы как-то оказалось не видно.
Интересно, что когда я заговорила об удовольствии в общении их друг с другом, бабушка заметно расслабилась, стала мягче, теплее, сообщила, что вообще-то им хорошо друг с другом, и дурачиться тоже очень хорошо, хотя это очень редко бывает. (Я в очередной раз утвердилась в мысли, что бабушкины интроекты, видимо, здорово мешают им радоваться жизни и друг другу.).
Также моя старшая клиентка рассказывала о том, что Лерочка вообще какая-то очень зажатая, совсем не может постоять за себя, бывает и в школе ее обижают или не очень замечают.
Мы вместе формулировали запрос. Остановились на необходимости работы с Лерой, ориентированной на обеспечении ее более полного самовыражения, оценить же изменения мы сможем по поведенческим проявлениям — большей спонтанности, живости, уверенности может быть. Если при этом она будет лучше говорить — будет очень здорово.
В ходе беседы Лерина бабушка прониклась ко мне некоторым доверием и, согласившись выполнять рекомендации, воодушевленная, ушла.
Я мало пишу о самой Лере, потому что, собственно, на первой встрече внимание в основном было уделено ее бабушке, Лере же — лишь в целях создания для себя примерной картины происходящего.
Вторая и третья встречи были посвящены установлению контакта с Лерой, созданию необходимого безопасного пространства, прояснению Лериных интересов и — все время по ходу — попыткой ее разговорить. Надо сказать, более-менее это удалось мне только к четвертой встрече.
Некоторое базовое доверие ко мне появилось у Лерочки, как мне кажется, уже с первой встречи (она начала улыбаться в ответ на мои слова, садилась ко мне поближе, и вообще, по тому, как светлело ее лицо, когда мы с ней друг друга созерцали, похоже было, что она молчаливо радуется нашему общению. Мне Лера с самого начала очень понравилась и я была с ней очень бережной, мягкой и шутливой). Однако, что касается нашего вербального диалога, — тут уж мне пришлось порядком потрудиться…
Итак, Лера рисовала домики, девочек, еще домики и девочек, цветочки. Я всячески ее в этом поощряла, озвучивая происходящее, порой обращаясь к чувствам «я вижу ты улыбаешься, тебе нравится?», «ты как будто погрустнела?», «мне кажется ты на них сердишься, это так?».
В какой-то момент Лера вдруг захотела слепить из пластилина девочку — Красную Шапочку. (Сама увидела пластилин и спросила — можно ли его взять, до этого Лера ничего не осмеливалась у меня попросить. Мне это понравилось).
Красная Шапочка получилась какой-то печальной, с согнутой спиной, в сидящем положении. Я спросила об этом Леру, Лера подумала и согласилась: да, ей грустно. Мы посадили ее на лист бумаги и рисовали цветы, «чтоб ее порадовать» — рисовали вместе, Лера говорила где рисовать и какого размера, и чем раскрасить, а я рисовала, добиваясь попутно все более развернутых объяснений — где, как и что рисовать.
Надо сказать Лере весь этот процесс очень понравился, понравилось и руководить мной, она все больше воодушевлялась, все больше говорила и ушла радостная и с поднятой головой (ура!).
На четвертую встречу Лера пришла оживленная: «Мы очень торопились, я боялась, что мы опоздаем…»
Пауза. Я тоже молчу, улыбаюсь.
Лера: «А что мы сегодня будем делать?»
Я: «А что бы тебе хотелось?»
Лера (шепотом): «я не знаю…»
Я (почти так же тихо): «А ты не торопись, посмотри вокруг, может быть, здесь есть что-нибудь интересное для тебя?»
Лера не очень уверенно осматривается, оглядываясь на меня.
Я улыбаюсь, Лера становится более уверенной. Шепотом: «а можно посмотреть вон те игрушки?»
Получив разрешение, Лера подходит, берет пару мягких игрушек, возвращается на свой диван. Смотрит на меня в ожидании. Молчу, поддерживающе улыбаюсь. Лера решается (еще тише): «давайте поиграем?», так же тихо шепчу «давай», Лера смеется. Мы начинаем играть.
Во время игры осознаю, что играем мы почти без слов, стараюсь не перехватывать инициативу, но понимаю, что ужасно хочется ее (Леру) слышать иногда… В какой-то момент (кажется, подходящий) спрашиваю: «слушай, а как собачки вообще-то разговаривают?». «Ав-ав», — отвечает Лера. Начинаю аккуратно приставать: «что, так же тихо?»
Лера: «Нет, ну погромче, конечно».
Я лаю погромче — как маленькая собачка — «Так что-ли?»
Лера радостно смеется: «Да, и так тоже».
Еще некоторое время пытаюсь ее «разлаять», после того, как что-то удается, вспоминаем других животных, кошечек, петуха, корову. Мяукаю, мычу, кукарекаю в основном я, но по удивленно-восхищенному взгляду Леры чувствую, что мяукаю не зря.
(Общаясь с Лериной бабушкой, я обратила внимание на то, что, похоже, в их семье существуют неявные запреты на несерьезное поведение, дурачиться — несерьезно, причем это не столько основательное жизненное убеждение, сколько страх — что другие скажут).
Когда же, вволю накукарекавшись, отчаявшись услышать от Леры как звучат дикие звери — она сама их называла, но рычать отказывалась, — решив, что большего мне сегодня от Леры не добиться, я вдруг услышала: «давайте, я буду гепардом, только я буду не рычать, а ходить тихо». Я, конечно, согласилась. А поскольку ползать мне самой в тот момент совершенно не хотелось, я решила, что я буду жирафом. В общем, остаток сессии мы играли в гепарда и жирафа. Я убегала, Лера меня догоняла, пугала, нападала. Как оказалось, эта наша с ней игра ей очень запомнилась.
Уже немного зная Леру, я понимала, что для Леры это новый опыт — быть преследователем, нападать, проявлять агрессию, пусть даже не очень еще смело. Лера ушла радостно-загадочная, я слышала, как в коридоре она совершенно интригующим тоном (как обычно тихо, но не шепотом) говорила бабушке: «Бабушка, сегодня было так интересно!»
Пятая встреча.
Лера пришла задумчивая, грустная, даже как будто испуганная. Поймав себя на том, что совершенно не знаю, что делать, сказала то, что пришло в голову, что, как мне кажется, она сейчас похожа на трогательное чуть испуганное животное, такое — не очень пушистое, небольшого размера.
Лера очень обрадовалась. (Надо сказать, говоря, я боялась реакции Леры — я не могла ее предугадать). Она немного расслабилась. Сказала, что ей нравится то, что я говорю. Она похожа сейчас на такое животное.
Мы начали говорить. Я спросила об этом животном. Лера подумав отвечала. В какой-то момент я поинтересовалась, есть ли у него норка.
Оказалось, что очень здорово иметь норку. Я рассказала как в детстве устраивала себе на кровати жилище, темное, закрытое. Лера грустно сказала, что папа не разрешает ей строить домики из диванных подушек, раньше ей иногда это удавалось, а сейчас…
Молча подосадовав на Лериного папу, посочувствовала Лере и предложила построить домик здесь, в кабинете. (Опять же — организация безопасного пространства. Из детского гештальта знаю, что один из важных этапов работы с ребенком часто заключается в построении домика — безопасного пространства, в которое взрослый может зайти или заглянуть только с разрешения хозяина).
Лера смотрела на меня, как будто не веря, несколько раз спросила: «можно?» и потом «а где?».
Я ответила — в любом месте кабинета, где ей это будет удобно. Поскольку было видно, что домик Лере очень хочется, но она не решается искать для него место, я начала искать место сама. Я подошла к шкафу, открыла его. «Мне кажется, здесь тесновато, но может быть тебе подойдет?». Лера подошла ко мне, посмотрела. «Я не знаю, а где еще можно?». Мы обошли весь кабинет, посмотрели под столом, в шкафах, за стулом, стоящим в углу, Лера начала проявлять инициативу, я потихоньку задвинулась, уступая ей место. В итоге мы пришли к тому, что соорудили «жилище» из деревянной высокой игры, отверстия в которой замечательно подошли под окошки.
Большую часть времени Лера просидела в домике. Ей захотелось там порисовать, я принесла ей бумагу и карандаши, честно стуча и спрашивая разрешение передать их ей. Лере это было приятно, она стала более уверенной и, как ни странно (а может и естественно), мягкой. Мы общались через «стенку», в основном, когда этого хотела Лера. Все получалось как-то очень естественно и с удовольствием. Мне было очень комфортно, Лере тоже, о чем она как могла сообщила мне. В конце нашей встречи Лера дала мне рисунок девочки-тети в радостных красках (основной цвет — оранжевый) и сказала: «Тетя, это Вам. Это Вы!».
В этом было столько разных чувств — как мне кажется и признательности, и тепла, и восхищения, что я была очень тронута.
Лера вышла в коридор как принцесса на приеме, с высоко поднятой головой, размеренной поступью, это было совершенно очаровательно.
Шестая встреча.
На прошлой встрече между нами явно произошло что-то очень важное, это почувствовалось сразу, как Лера вошла в кабинет. Она по-другому вошла. Если раньше ее радость была часто как будто скрытой: «смотришь искоса, низко голову наклоня», то тут совершенно явной. Вообще поведение Леры изменилось. Всю сессию она уверенно держалась, была контактна, задавала вопросы, слушая ответы (что не всегда бывает у детей), задумывалась, порой называла свои чувства — сама. (Я не имела основной целью научить Леру обращать внимание на ее чувства, т.к. это обычно не очень удается с детьми такого возраста да еще за такое короткое время). Лера говорила порой: «сейчас я веселая», «а сейчас — задумчивая». Лера вообще уже гораздо более смело говорила, что ей нравится, что не нравится, и что «лучше сейчас мы делать не будем».
Лера принесла мне корзиночку, которую сама сделала в школе на уроке. Корзиночка получилась очень хорошенькая.
«Это Вам».
Мне было очень приятно. «Спасибо, мой золотой, очень красивая корзиночка». После короткой паузы: «Ты хочешь, чтобы она осталась у меня?»
Лера: «Да».
Я: «И ты останешься без такой корзиночки? Она ведь тебе очень нравится?» (проверяю осознанность подарка, не уверена, что это стоит делать, но что-то заставляет спрашивать, скорее всего мне не хотелось в тот момент, чтобы потом Лера пожалела о корзинке, не посмев попросить ее обратно — что-то в ее словах меня заставило предполагать такой вариант развития событий).
Задумывается. Вдруг решает: «Да, это Вам. Я себе еще могу сделать.»
Помолчала немного. «Для Вашей дочки.»
Я (с некоторой грустью в голосе): «У меня нет дочки».
Лера (печально-изумленно, сочувственно — я была потрясена этим Лериным тоном): «У Вас — нет — дочки?»
Лера задумалась. После длительной паузы: «Вам эта корзинка тоже пригодится. В нее можно что-нибудь положить».
Мы перешли к обсуждению того, что можно было бы положить в эту корзинку. Я была очень признательна Лере за ее теплоту и заботу.
Мы решили, что туда можно положить денежки. Таким образом, большая часть сессии ушла на вырезание и раскрашивание денежек — совместно (тоже, как оказалось, новый опыт для Леры относительно ее домашней жизни — когда они занимаются с бабушкой чем-либо, действует либо бабушка, либо Лера, или одновременно, но с очень разными самостоятельными задачами, не пересекаясь в общей деятельности).
Я целиком и полностью доверилась Лере, не пыталась ничего воспитательно-необходимого привносить, даже не задавала вопросов о чувствах, мы целиком отдались процессу. Я была уверена в том, что сейчас — это наиболее полезно Лере, как удовлетворение ее актуальной потребности в тепле, принятии, совместной деятельности.
В какой-то момент, когда мне показалось, что можно переходить к чему-то еще, я спросила Леру, нравятся ли ей какие-нибудь песни (я-то предполагала, что, может быть, мне удастся ее «распеть»).
Тут меня ждала неожиданность. «Да», — сказала Лера, «Жениха хотела, вот и залетела». Я вспомнила, как 5-летняя дочка моей подруги громко распевала на улице «Сим, Сим откройся, Сим, Сим отдайся!». Я понимаю, что дети обычно плохо понимают о чем идет речь, нравится музыка, певица, ритм.
Мне стало смешно, но я и смутилась, понимая, что эту песню мы с ней петь сейчас не будем.
Я серьезно спросила: «А еще какие-нибудь?».
Лера на некоторое время задумалась, после чего назвала какую-то современную песню с подобным содержанием (к сожалению, не помню точно).
Я засмеялась вслух. (Надо было видеть это существо — нежную трепетную Лерочку, чтобы понять весь юмор данной ситуации). Что ж, отстала я от жизни. Предлагать после этого Лере «Голубой вагон бежит качается» я просто не решилась.
Лера перехватила инициативу. «Петь мне не нравится… А хотите я станцую». Я согласилась.
Остаток сессии Лера вдохновенно танцевала, я хлопала, порой честно говорила, что именно мне не нравится, — например, когда она смотрит в пол, я тоже начинаю смотреть на пол, а не на нее — «может, она что-то потеряла». Лера заливисто смеялась, стараясь поднимать голову и смотреть на меня.
Мы расстались довольными друг другом.
Седьмая встреча началась с короткого разговора с бабушкой — как я считаю, успешно ли идут занятия? (Было видно, что свое мнение по этому поводу у бабушки есть).
Вскоре мы согласились друг с другом, что да, занятия идут успешно. Я спросила, удается ли выполнять рекомендации. Бабушка ответила, что они не заставляют Леру пока ничего сверх программы рассказывать из прочитанного, насчет удовольствия — бабушка замялась.
Похоже было, что удовольствие не рассматривается ею как нечто достойное внимания в жизни. Пришлось провести несколько терапевтических интервенций, проясняя это.
Бабушка серьезно задумалась. Она осознала, что действительно Лера часто как-то очень скорбно смотрит, и что, может быть, и правда, это похоже на нее саму — хотя неужели у нее такой уж скорбный взгляд?
В какой-то момент я не выдержала и сказала (не будучи уверенной в том, что это стоит говорить — все же терапевтирую-то я внучку), что глядя на нее, я часто в первый момент пугаюсь за них, что у них что-то случилось. (Кстати, она часто в черном, и черная полоска ткани на голове — об этом я сказать не решилась). Бабушка была несказанно удивлена, засмеялась, стала очень живой и в мягкости своей очень похожей на внучку. «Да? Неужели? Неужели правда? Я никогда не думала!» Она стала очень привлекательной. Я сказала об этом как могла.
В конце беседы Лерина бабушка рассказала мне, что ее очень восхитило как Лера на улице вдруг сказала: «смотри, бабушка, я буду танцевать» и очень вдохновенно танцевала. (Ура, не зря мы невербально оттягивались в прошлый раз! — подумала я).
На Леру в этот день времени осталось не много. Я всячески поощряла ее инициативу. Мы продолжали исследовать игры в комнате. Закончили же любимой Лериной игрой в гепарда и жирафа, с заливистым смехом и иногда с рычанием (О эти громкие звуки из Лериных уст, как долго я их добивалась!)
На восьмой встрече мы продолжали заниматься исследованием пособий. (Надо сказать, сама я далеко не до всех из них добралась до Леры).
Я продолжала действовать, поощряя инициативу, всячески выражая принятие Леры в разных ее проявлениях, также и в мелком хулиганстве (как «что-то новенькое», и достаточно безобидное, но интересное), радовалась ее спонтанности. Одним из серьезных достижений нашей работы к данной встрече я считаю Лерин стабильно прорезавшийся голос. Она ни разу (!) не шептала, с какого-то момента сессии все время говорила достаточно громко и отчетливо. А поскольку отдельные проявления ее естественного голоса я слышала раньше, то особенно довольна я была стабильностью, с которой теперь она звучала.
В какой-то момент я обратила внимание, что Лера крутит громко стучащий барабан и услышав грохот зажимает уши руками и пригибается. Я обратила внимание на неестественность этого движения, каким-то выученным оно мне показалось. Я в очередной раз вспомнила бабушку, воспринимающую Лерочку как совершенно эфемерное создание.
Я стала дразнить Леру: раскручивая барабан, смеясь, хватала Леру за руки, не давая закрыть уши, и заявляла: «Класс, как гремит!».
Лера громко смеялась: «Ну, не надо, Марина Евгеньевна, хулиганить!», при этом поощряя меня крутить барабан еще и еще.
Мне пришла в голову идея поиграть в «боулинг».
Я давно обнаружила в кабинете большой деревянный круг и прилагающиеся к нему деревянные геометрические фигурки разной формы. Я расставила их по краю круга и предложила Лере одной из фигур, проехавшись по доске, сбивать фигурки на другой стороне круга. (Во-первых, это активное действие, к тому же в некоторой степени радостно-агрессивное, но главное — это невозможно сделать тихо, на что, собственно, и был мой основной расчет).
Лера радостно согласилась. Ей ужасно понравилось, она совершенно забыла зажимать уши руками, а просто с удовольствием сбивала фигурки с моей стороны. Я увидела перед собой совершенно другую Леру. (Кажется, мне, наконец, удалось задействовать две разные полярности, наверное, их можно назвать: беспомощная нежность и трепетность — активность, радостная агрессивность).
В какой-то момент Лера неожиданно задумалась чему-то своему и потом заявила: «Некоторые говорят, что я очень худая», — прозвучала обиженно и в то же время — не зная как реагировать — опечалиться или нет.
«Зато ты в любую дырку можешь пролезть!» (совершенно серьезно ответила я, отреагировав очень быстро, совершенно неожиданно для себя — услышала себя произносящую эти слова).
Лера опять задумалась. «Вообще-то не в любую». Вдруг засмеялась, как будто облегченно, и радостно вернулась к игре.
Девятая встреча опять началась с беседы с бабушкой. «Как Вы считаете, изменения есть?»
«А Вам как кажется? Я, конечно, отвечу на Ваш вопрос, но ведь нам с Вами важно, чтобы изменения были заметны в жизни Леры за пределами кабинета» (Говорю, конечно, очень мягко… Кстати мне-то кажется, что в Лериной ситуации изменения очевидны). «Да, все говорят, и в школе и везде, и я сама вижу, что Лера очень изменилась. Очень. И на уроках стала руку поднимать, и если ей кто-нибудь из одноклассников что-то скажет, что ей не нравится, она за себя может уже постоять. И вообще, говорить она стала значительно лучше. Она сама начинает со мной разговаривать, что-то рассказывает, а если ей не интересно говорит — бабушка, да ну, давай о другом поговорим.»
(Кстати, интересный для меня момент — после нашего прошлого разговора бабушка Леры сильно изменилась внешне. Она стала приходить в такой потрясающе идущей ей изумрудно-зеленой кофте, у нее даже изменилось выражение лица, я (без всякой терапевтической мысли) выразила ей свое восхищение ее привлекательностью, что было ей очень приятно).
На общение с Лерой времени опять осталось немного. Я продолжала поощрять инициативу Леры. Лера освоила самостоятельное катание на «колесах», хождение по кочкам («она у нас девочка неспортивная»). Кручение барабана, издающего громкие звуки производилось Лерой достаточно часто и уже совсем без зажимания ушей, с удовольствием от производимого ею грохота; голос звучал громко, ясно, Лера изъяснялась развернутыми связными фразами, и вообще была весьма спонтанна. (Что, собственно, и являлось целью нашей работы).
Десятая встреча прошла несколько сумбурно.
Расставаться Лере явно не хотелось.
Лера упорно «не слышала» моих слов о том, что это наша последняя встреча, только все более активно исследовала (с моего разрешения) все ящики, настаивала на играх, то в одно, то в другое. А может быть, пыталась как можно успеть напоследок…
Возбужденно говорила, двигалась, в какой-то момент шумела так, что нам постучали в стенку. Тогда Лера предложила пойти посмотреть, кто стучал. Осознав, что стучали оттого, что у нас шумно, не испугалась (как на первых встречах — при малейшем отступлении от привычного шепота), а рассудительно сказала: «надо немного потише». (Что тоже меня порадовало — как принятие собственной активности и «звучности»).
К концу стала грустной. Замолчала. Подошла ко мне поближе. Мы немного помолчали вместе. Потом я как могла выразила Лерочке свои теплые чувства, поделилась с ней своей грустью по поводу окончания занятий, сказала, что мне было очень приятно и радостно с ней общаться, рассказала, что мне особенно нравится в ней — она очень обаятельна и трогательна, мне были очень интересны ее неожиданные проявления, и вообще я буду ее помнить.
«Я тоже…», — грустно-задумчиво ответила Лера.
Уже в коридоре Лера с разбегу бросилась мне на шею. Я подхватила ее и немного покрутила вокруг себя — это было приятно.
Бабушка была как будто тронута, но и смутилась. Надо сказать, я тоже — тронута я была однозначно, а смутилась — прилюдному проявлению нежности. Мы тепло раскланялись с бабушкой, которая поздравила меня с наступающим Новым годом, подарив коробку конфет и чая.
Пообнимавшись, Лера согласилась отпустить меня к следующему ребенку.
Хочу оговориться, что в нашем центре, при необходимости работы с ребенком, первоначально речь идет о десяти (или о пяти — что совсем мало и не очень целесообразно) встречах, о чем и подписывается договор с родителями. В случае серьезной необходимости работа с ребенком может быть продолжена, но чаще перед последующими встречами предлагается некоторый перерыв. (Так как центр у нас государственный и для родителей бесплатный, то обычно на прием к специалистам приходится записываться заранее, вставая в очередь).
Итак, десять психотерапевтических встреч.
Собственно вся наша первая встреча была посвящена рассказу о проблеме, налаживании контакта и прояснению запроса.
Лерочка, нежная худенькая девочка 7 лет (выглядящая младше за счет своей хрупкости) на вопросы отвечала тихим шепотом, почти не поднимая глаз, очень смущаясь.
Бабушка — весьма активная дама, интеллектуальная, ориентированная на нормы и «как должно быть». Что сразу бросилось мне в глаза — какое-то скорбное выражение лица, которое при последующих встречах неоднократно пугало меня при первом взгляде на нее (не случилось ли чего у человека). По ходу рассказа мне показалось, однако, что это некое выражение скорби по поводу жизни вообще «как трудно жить», что постепенно находило свое подтверждение в словах.
Я также обратила внимание на то, что взгляд Лерочки был почти таким же скорбным, как у ее бабушки.
Бабушка Леры рассказала, что очень переживает, что Лера почти не говорит, во всяком случае со взрослыми. С детьми и когда ее не видят, говорит, но мало и тоже больше молчит. У нее очень плохо поставлена речь.
По ходу рассказа я обратила внимание на то, что бабушка ужасно переживает за правильность-неправильность речи Леры, то и дело поправляет ее и ужасно расстраивается, когда Лера что-то не совсем связно говорит, Лера пугается и замолкает вообще.
Оказалось, что бабушка усиленно трудится над речью ребенка. Каждый вечер, а часто и днем, она читает Лере классиков, порой ей удается уговорить Леру пересказать то, что она услышала, но это бывает редко, чаще Лера испуганно молчит в ответ, и вот, бабушка совершенно отчаялась, что ребенок будет когда-либо свободно разговаривать, «пусть даже не очень правильно, но хотя бы развернутыми фразами».
Я попыталась очень аккуратно объяснить бабушке, что возможно, Лерино молчание исходит скорее не из неспособности соединять слова в предложения, а в большой степени из страха ошибки. Уважаемая родительница со мной, подумав, согласилась, но сказала, что сама совершенно не знает, как с этим страхом бороться.
Я согласилась заниматься с ребенком, но сказала, что на время занятий (не очень долго, всего10 встреч раз в неделю) им надо будет придерживаться моих рекомендаций, и предложила подумать, устраивает ли их такой вариант.
Рекомендации состояли вот в чем: свести совместное чтение литературы к минимуму (потом, пожалуйста, сколько хотите) — и главное, только в удовольствие им обеим. Я особенно настаивала на этом: чтобы удовольствие получали обе — и внучка, и бабушка.
Бабушка, подумав, согласилась, что действительно, до этого занятия их были скорее полезными, чем приятными, а пользы как-то оказалось не видно.
Интересно, что когда я заговорила об удовольствии в общении их друг с другом, бабушка заметно расслабилась, стала мягче, теплее, сообщила, что вообще-то им хорошо друг с другом, и дурачиться тоже очень хорошо, хотя это очень редко бывает. (Я в очередной раз утвердилась в мысли, что бабушкины интроекты, видимо, здорово мешают им радоваться жизни и друг другу.).
Также моя старшая клиентка рассказывала о том, что Лерочка вообще какая-то очень зажатая, совсем не может постоять за себя, бывает и в школе ее обижают или не очень замечают.
Мы вместе формулировали запрос. Остановились на необходимости работы с Лерой, ориентированной на обеспечении ее более полного самовыражения, оценить же изменения мы сможем по поведенческим проявлениям — большей спонтанности, живости, уверенности может быть. Если при этом она будет лучше говорить — будет очень здорово.
В ходе беседы Лерина бабушка прониклась ко мне некоторым доверием и, согласившись выполнять рекомендации, воодушевленная, ушла.
Я мало пишу о самой Лере, потому что, собственно, на первой встрече внимание в основном было уделено ее бабушке, Лере же — лишь в целях создания для себя примерной картины происходящего.
Вторая и третья встречи были посвящены установлению контакта с Лерой, созданию необходимого безопасного пространства, прояснению Лериных интересов и — все время по ходу — попыткой ее разговорить. Надо сказать, более-менее это удалось мне только к четвертой встрече.
Некоторое базовое доверие ко мне появилось у Лерочки, как мне кажется, уже с первой встречи (она начала улыбаться в ответ на мои слова, садилась ко мне поближе, и вообще, по тому, как светлело ее лицо, когда мы с ней друг друга созерцали, похоже было, что она молчаливо радуется нашему общению. Мне Лера с самого начала очень понравилась и я была с ней очень бережной, мягкой и шутливой). Однако, что касается нашего вербального диалога, — тут уж мне пришлось порядком потрудиться…
Итак, Лера рисовала домики, девочек, еще домики и девочек, цветочки. Я всячески ее в этом поощряла, озвучивая происходящее, порой обращаясь к чувствам «я вижу ты улыбаешься, тебе нравится?», «ты как будто погрустнела?», «мне кажется ты на них сердишься, это так?».
В какой-то момент Лера вдруг захотела слепить из пластилина девочку — Красную Шапочку. (Сама увидела пластилин и спросила — можно ли его взять, до этого Лера ничего не осмеливалась у меня попросить. Мне это понравилось).
Красная Шапочка получилась какой-то печальной, с согнутой спиной, в сидящем положении. Я спросила об этом Леру, Лера подумала и согласилась: да, ей грустно. Мы посадили ее на лист бумаги и рисовали цветы, «чтоб ее порадовать» — рисовали вместе, Лера говорила где рисовать и какого размера, и чем раскрасить, а я рисовала, добиваясь попутно все более развернутых объяснений — где, как и что рисовать.
Надо сказать Лере весь этот процесс очень понравился, понравилось и руководить мной, она все больше воодушевлялась, все больше говорила и ушла радостная и с поднятой головой (ура!).
На четвертую встречу Лера пришла оживленная: «Мы очень торопились, я боялась, что мы опоздаем…»
Пауза. Я тоже молчу, улыбаюсь.
Лера: «А что мы сегодня будем делать?»
Я: «А что бы тебе хотелось?»
Лера (шепотом): «я не знаю…»
Я (почти так же тихо): «А ты не торопись, посмотри вокруг, может быть, здесь есть что-нибудь интересное для тебя?»
Лера не очень уверенно осматривается, оглядываясь на меня.
Я улыбаюсь, Лера становится более уверенной. Шепотом: «а можно посмотреть вон те игрушки?»
Получив разрешение, Лера подходит, берет пару мягких игрушек, возвращается на свой диван. Смотрит на меня в ожидании. Молчу, поддерживающе улыбаюсь. Лера решается (еще тише): «давайте поиграем?», так же тихо шепчу «давай», Лера смеется. Мы начинаем играть.
Во время игры осознаю, что играем мы почти без слов, стараюсь не перехватывать инициативу, но понимаю, что ужасно хочется ее (Леру) слышать иногда… В какой-то момент (кажется, подходящий) спрашиваю: «слушай, а как собачки вообще-то разговаривают?». «Ав-ав», — отвечает Лера. Начинаю аккуратно приставать: «что, так же тихо?»
Лера: «Нет, ну погромче, конечно».
Я лаю погромче — как маленькая собачка — «Так что-ли?»
Лера радостно смеется: «Да, и так тоже».
Еще некоторое время пытаюсь ее «разлаять», после того, как что-то удается, вспоминаем других животных, кошечек, петуха, корову. Мяукаю, мычу, кукарекаю в основном я, но по удивленно-восхищенному взгляду Леры чувствую, что мяукаю не зря.
(Общаясь с Лериной бабушкой, я обратила внимание на то, что, похоже, в их семье существуют неявные запреты на несерьезное поведение, дурачиться — несерьезно, причем это не столько основательное жизненное убеждение, сколько страх — что другие скажут).
Когда же, вволю накукарекавшись, отчаявшись услышать от Леры как звучат дикие звери — она сама их называла, но рычать отказывалась, — решив, что большего мне сегодня от Леры не добиться, я вдруг услышала: «давайте, я буду гепардом, только я буду не рычать, а ходить тихо». Я, конечно, согласилась. А поскольку ползать мне самой в тот момент совершенно не хотелось, я решила, что я буду жирафом. В общем, остаток сессии мы играли в гепарда и жирафа. Я убегала, Лера меня догоняла, пугала, нападала. Как оказалось, эта наша с ней игра ей очень запомнилась.
Уже немного зная Леру, я понимала, что для Леры это новый опыт — быть преследователем, нападать, проявлять агрессию, пусть даже не очень еще смело. Лера ушла радостно-загадочная, я слышала, как в коридоре она совершенно интригующим тоном (как обычно тихо, но не шепотом) говорила бабушке: «Бабушка, сегодня было так интересно!»
Пятая встреча.
Лера пришла задумчивая, грустная, даже как будто испуганная. Поймав себя на том, что совершенно не знаю, что делать, сказала то, что пришло в голову, что, как мне кажется, она сейчас похожа на трогательное чуть испуганное животное, такое — не очень пушистое, небольшого размера.
Лера очень обрадовалась. (Надо сказать, говоря, я боялась реакции Леры — я не могла ее предугадать). Она немного расслабилась. Сказала, что ей нравится то, что я говорю. Она похожа сейчас на такое животное.
Мы начали говорить. Я спросила об этом животном. Лера подумав отвечала. В какой-то момент я поинтересовалась, есть ли у него норка.
Оказалось, что очень здорово иметь норку. Я рассказала как в детстве устраивала себе на кровати жилище, темное, закрытое. Лера грустно сказала, что папа не разрешает ей строить домики из диванных подушек, раньше ей иногда это удавалось, а сейчас…
Молча подосадовав на Лериного папу, посочувствовала Лере и предложила построить домик здесь, в кабинете. (Опять же — организация безопасного пространства. Из детского гештальта знаю, что один из важных этапов работы с ребенком часто заключается в построении домика — безопасного пространства, в которое взрослый может зайти или заглянуть только с разрешения хозяина).
Лера смотрела на меня, как будто не веря, несколько раз спросила: «можно?» и потом «а где?».
Я ответила — в любом месте кабинета, где ей это будет удобно. Поскольку было видно, что домик Лере очень хочется, но она не решается искать для него место, я начала искать место сама. Я подошла к шкафу, открыла его. «Мне кажется, здесь тесновато, но может быть тебе подойдет?». Лера подошла ко мне, посмотрела. «Я не знаю, а где еще можно?». Мы обошли весь кабинет, посмотрели под столом, в шкафах, за стулом, стоящим в углу, Лера начала проявлять инициативу, я потихоньку задвинулась, уступая ей место. В итоге мы пришли к тому, что соорудили «жилище» из деревянной высокой игры, отверстия в которой замечательно подошли под окошки.
Большую часть времени Лера просидела в домике. Ей захотелось там порисовать, я принесла ей бумагу и карандаши, честно стуча и спрашивая разрешение передать их ей. Лере это было приятно, она стала более уверенной и, как ни странно (а может и естественно), мягкой. Мы общались через «стенку», в основном, когда этого хотела Лера. Все получалось как-то очень естественно и с удовольствием. Мне было очень комфортно, Лере тоже, о чем она как могла сообщила мне. В конце нашей встречи Лера дала мне рисунок девочки-тети в радостных красках (основной цвет — оранжевый) и сказала: «Тетя, это Вам. Это Вы!».
В этом было столько разных чувств — как мне кажется и признательности, и тепла, и восхищения, что я была очень тронута.
Лера вышла в коридор как принцесса на приеме, с высоко поднятой головой, размеренной поступью, это было совершенно очаровательно.
Шестая встреча.
На прошлой встрече между нами явно произошло что-то очень важное, это почувствовалось сразу, как Лера вошла в кабинет. Она по-другому вошла. Если раньше ее радость была часто как будто скрытой: «смотришь искоса, низко голову наклоня», то тут совершенно явной. Вообще поведение Леры изменилось. Всю сессию она уверенно держалась, была контактна, задавала вопросы, слушая ответы (что не всегда бывает у детей), задумывалась, порой называла свои чувства — сама. (Я не имела основной целью научить Леру обращать внимание на ее чувства, т.к. это обычно не очень удается с детьми такого возраста да еще за такое короткое время). Лера говорила порой: «сейчас я веселая», «а сейчас — задумчивая». Лера вообще уже гораздо более смело говорила, что ей нравится, что не нравится, и что «лучше сейчас мы делать не будем».
Лера принесла мне корзиночку, которую сама сделала в школе на уроке. Корзиночка получилась очень хорошенькая.
«Это Вам».
Мне было очень приятно. «Спасибо, мой золотой, очень красивая корзиночка». После короткой паузы: «Ты хочешь, чтобы она осталась у меня?»
Лера: «Да».
Я: «И ты останешься без такой корзиночки? Она ведь тебе очень нравится?» (проверяю осознанность подарка, не уверена, что это стоит делать, но что-то заставляет спрашивать, скорее всего мне не хотелось в тот момент, чтобы потом Лера пожалела о корзинке, не посмев попросить ее обратно — что-то в ее словах меня заставило предполагать такой вариант развития событий).
Задумывается. Вдруг решает: «Да, это Вам. Я себе еще могу сделать.»
Помолчала немного. «Для Вашей дочки.»
Я (с некоторой грустью в голосе): «У меня нет дочки».
Лера (печально-изумленно, сочувственно — я была потрясена этим Лериным тоном): «У Вас — нет — дочки?»
Лера задумалась. После длительной паузы: «Вам эта корзинка тоже пригодится. В нее можно что-нибудь положить».
Мы перешли к обсуждению того, что можно было бы положить в эту корзинку. Я была очень признательна Лере за ее теплоту и заботу.
Мы решили, что туда можно положить денежки. Таким образом, большая часть сессии ушла на вырезание и раскрашивание денежек — совместно (тоже, как оказалось, новый опыт для Леры относительно ее домашней жизни — когда они занимаются с бабушкой чем-либо, действует либо бабушка, либо Лера, или одновременно, но с очень разными самостоятельными задачами, не пересекаясь в общей деятельности).
Я целиком и полностью доверилась Лере, не пыталась ничего воспитательно-необходимого привносить, даже не задавала вопросов о чувствах, мы целиком отдались процессу. Я была уверена в том, что сейчас — это наиболее полезно Лере, как удовлетворение ее актуальной потребности в тепле, принятии, совместной деятельности.
В какой-то момент, когда мне показалось, что можно переходить к чему-то еще, я спросила Леру, нравятся ли ей какие-нибудь песни (я-то предполагала, что, может быть, мне удастся ее «распеть»).
Тут меня ждала неожиданность. «Да», — сказала Лера, «Жениха хотела, вот и залетела». Я вспомнила, как 5-летняя дочка моей подруги громко распевала на улице «Сим, Сим откройся, Сим, Сим отдайся!». Я понимаю, что дети обычно плохо понимают о чем идет речь, нравится музыка, певица, ритм.
Мне стало смешно, но я и смутилась, понимая, что эту песню мы с ней петь сейчас не будем.
Я серьезно спросила: «А еще какие-нибудь?».
Лера на некоторое время задумалась, после чего назвала какую-то современную песню с подобным содержанием (к сожалению, не помню точно).
Я засмеялась вслух. (Надо было видеть это существо — нежную трепетную Лерочку, чтобы понять весь юмор данной ситуации). Что ж, отстала я от жизни. Предлагать после этого Лере «Голубой вагон бежит качается» я просто не решилась.
Лера перехватила инициативу. «Петь мне не нравится… А хотите я станцую». Я согласилась.
Остаток сессии Лера вдохновенно танцевала, я хлопала, порой честно говорила, что именно мне не нравится, — например, когда она смотрит в пол, я тоже начинаю смотреть на пол, а не на нее — «может, она что-то потеряла». Лера заливисто смеялась, стараясь поднимать голову и смотреть на меня.
Мы расстались довольными друг другом.
Седьмая встреча началась с короткого разговора с бабушкой — как я считаю, успешно ли идут занятия? (Было видно, что свое мнение по этому поводу у бабушки есть).
Вскоре мы согласились друг с другом, что да, занятия идут успешно. Я спросила, удается ли выполнять рекомендации. Бабушка ответила, что они не заставляют Леру пока ничего сверх программы рассказывать из прочитанного, насчет удовольствия — бабушка замялась.
Похоже было, что удовольствие не рассматривается ею как нечто достойное внимания в жизни. Пришлось провести несколько терапевтических интервенций, проясняя это.
Бабушка серьезно задумалась. Она осознала, что действительно Лера часто как-то очень скорбно смотрит, и что, может быть, и правда, это похоже на нее саму — хотя неужели у нее такой уж скорбный взгляд?
В какой-то момент я не выдержала и сказала (не будучи уверенной в том, что это стоит говорить — все же терапевтирую-то я внучку), что глядя на нее, я часто в первый момент пугаюсь за них, что у них что-то случилось. (Кстати, она часто в черном, и черная полоска ткани на голове — об этом я сказать не решилась). Бабушка была несказанно удивлена, засмеялась, стала очень живой и в мягкости своей очень похожей на внучку. «Да? Неужели? Неужели правда? Я никогда не думала!» Она стала очень привлекательной. Я сказала об этом как могла.
В конце беседы Лерина бабушка рассказала мне, что ее очень восхитило как Лера на улице вдруг сказала: «смотри, бабушка, я буду танцевать» и очень вдохновенно танцевала. (Ура, не зря мы невербально оттягивались в прошлый раз! — подумала я).
На Леру в этот день времени осталось не много. Я всячески поощряла ее инициативу. Мы продолжали исследовать игры в комнате. Закончили же любимой Лериной игрой в гепарда и жирафа, с заливистым смехом и иногда с рычанием (О эти громкие звуки из Лериных уст, как долго я их добивалась!)
На восьмой встрече мы продолжали заниматься исследованием пособий. (Надо сказать, сама я далеко не до всех из них добралась до Леры).
Я продолжала действовать, поощряя инициативу, всячески выражая принятие Леры в разных ее проявлениях, также и в мелком хулиганстве (как «что-то новенькое», и достаточно безобидное, но интересное), радовалась ее спонтанности. Одним из серьезных достижений нашей работы к данной встрече я считаю Лерин стабильно прорезавшийся голос. Она ни разу (!) не шептала, с какого-то момента сессии все время говорила достаточно громко и отчетливо. А поскольку отдельные проявления ее естественного голоса я слышала раньше, то особенно довольна я была стабильностью, с которой теперь она звучала.
В какой-то момент я обратила внимание, что Лера крутит громко стучащий барабан и услышав грохот зажимает уши руками и пригибается. Я обратила внимание на неестественность этого движения, каким-то выученным оно мне показалось. Я в очередной раз вспомнила бабушку, воспринимающую Лерочку как совершенно эфемерное создание.
Я стала дразнить Леру: раскручивая барабан, смеясь, хватала Леру за руки, не давая закрыть уши, и заявляла: «Класс, как гремит!».
Лера громко смеялась: «Ну, не надо, Марина Евгеньевна, хулиганить!», при этом поощряя меня крутить барабан еще и еще.
Мне пришла в голову идея поиграть в «боулинг».
Я давно обнаружила в кабинете большой деревянный круг и прилагающиеся к нему деревянные геометрические фигурки разной формы. Я расставила их по краю круга и предложила Лере одной из фигур, проехавшись по доске, сбивать фигурки на другой стороне круга. (Во-первых, это активное действие, к тому же в некоторой степени радостно-агрессивное, но главное — это невозможно сделать тихо, на что, собственно, и был мой основной расчет).
Лера радостно согласилась. Ей ужасно понравилось, она совершенно забыла зажимать уши руками, а просто с удовольствием сбивала фигурки с моей стороны. Я увидела перед собой совершенно другую Леру. (Кажется, мне, наконец, удалось задействовать две разные полярности, наверное, их можно назвать: беспомощная нежность и трепетность — активность, радостная агрессивность).
В какой-то момент Лера неожиданно задумалась чему-то своему и потом заявила: «Некоторые говорят, что я очень худая», — прозвучала обиженно и в то же время — не зная как реагировать — опечалиться или нет.
«Зато ты в любую дырку можешь пролезть!» (совершенно серьезно ответила я, отреагировав очень быстро, совершенно неожиданно для себя — услышала себя произносящую эти слова).
Лера опять задумалась. «Вообще-то не в любую». Вдруг засмеялась, как будто облегченно, и радостно вернулась к игре.
Девятая встреча опять началась с беседы с бабушкой. «Как Вы считаете, изменения есть?»
«А Вам как кажется? Я, конечно, отвечу на Ваш вопрос, но ведь нам с Вами важно, чтобы изменения были заметны в жизни Леры за пределами кабинета» (Говорю, конечно, очень мягко… Кстати мне-то кажется, что в Лериной ситуации изменения очевидны). «Да, все говорят, и в школе и везде, и я сама вижу, что Лера очень изменилась. Очень. И на уроках стала руку поднимать, и если ей кто-нибудь из одноклассников что-то скажет, что ей не нравится, она за себя может уже постоять. И вообще, говорить она стала значительно лучше. Она сама начинает со мной разговаривать, что-то рассказывает, а если ей не интересно говорит — бабушка, да ну, давай о другом поговорим.»
(Кстати, интересный для меня момент — после нашего прошлого разговора бабушка Леры сильно изменилась внешне. Она стала приходить в такой потрясающе идущей ей изумрудно-зеленой кофте, у нее даже изменилось выражение лица, я (без всякой терапевтической мысли) выразила ей свое восхищение ее привлекательностью, что было ей очень приятно).
На общение с Лерой времени опять осталось немного. Я продолжала поощрять инициативу Леры. Лера освоила самостоятельное катание на «колесах», хождение по кочкам («она у нас девочка неспортивная»). Кручение барабана, издающего громкие звуки производилось Лерой достаточно часто и уже совсем без зажимания ушей, с удовольствием от производимого ею грохота; голос звучал громко, ясно, Лера изъяснялась развернутыми связными фразами, и вообще была весьма спонтанна. (Что, собственно, и являлось целью нашей работы).
Десятая встреча прошла несколько сумбурно.
Расставаться Лере явно не хотелось.
Лера упорно «не слышала» моих слов о том, что это наша последняя встреча, только все более активно исследовала (с моего разрешения) все ящики, настаивала на играх, то в одно, то в другое. А может быть, пыталась как можно успеть напоследок…
Возбужденно говорила, двигалась, в какой-то момент шумела так, что нам постучали в стенку. Тогда Лера предложила пойти посмотреть, кто стучал. Осознав, что стучали оттого, что у нас шумно, не испугалась (как на первых встречах — при малейшем отступлении от привычного шепота), а рассудительно сказала: «надо немного потише». (Что тоже меня порадовало — как принятие собственной активности и «звучности»).
К концу стала грустной. Замолчала. Подошла ко мне поближе. Мы немного помолчали вместе. Потом я как могла выразила Лерочке свои теплые чувства, поделилась с ней своей грустью по поводу окончания занятий, сказала, что мне было очень приятно и радостно с ней общаться, рассказала, что мне особенно нравится в ней — она очень обаятельна и трогательна, мне были очень интересны ее неожиданные проявления, и вообще я буду ее помнить.
«Я тоже…», — грустно-задумчиво ответила Лера.
Уже в коридоре Лера с разбегу бросилась мне на шею. Я подхватила ее и немного покрутила вокруг себя — это было приятно.
Бабушка была как будто тронута, но и смутилась. Надо сказать, я тоже — тронута я была однозначно, а смутилась — прилюдному проявлению нежности. Мы тепло раскланялись с бабушкой, которая поздравила меня с наступающим Новым годом, подарив коробку конфет и чая.
Пообнимавшись, Лера согласилась отпустить меня к следующему ребенку.
М.Е.Чернышова
1. Ефимкина Р.П., Горлова М.Ф. Психологическая инициация женщины.: Семейная психология и семейная терапия. Москва, 2000 год, №4.
2. Д. Пайнз Бессознательное использование своего тела женщиной. Спб., Б.С.К., 1997.
3. Ж.-М. Робин Гештальт-терапия. Москва., Эйдос, 1996.
4. К. Хорни. Психология женщины. В собр. Соч, т.1, Москва, изд-во Смысл, 1997.
5. Э Эриксон. Идентичность: юность и кризис. Москва, изд. «Прогресс». 1996.
6. К.-Г. Юнг Значение отца в судьбе отдельного человека. В сб.: Психоанализ детской сексуальности. СПб, Союз, 1998.
2. Д. Пайнз Бессознательное использование своего тела женщиной. Спб., Б.С.К., 1997.
3. Ж.-М. Робин Гештальт-терапия. Москва., Эйдос, 1996.
4. К. Хорни. Психология женщины. В собр. Соч, т.1, Москва, изд-во Смысл, 1997.
5. Э Эриксон. Идентичность: юность и кризис. Москва, изд. «Прогресс». 1996.
6. К.-Г. Юнг Значение отца в судьбе отдельного человека. В сб.: Психоанализ детской сексуальности. СПб, Союз, 1998.
Литература