Психотерапия и искусство
Опубликовано в Гештальт Гештальтов-2006 №21
Взяв на себя нелегкую задачу писать про психотерапию и искусство после того, как про это было столько написано, я должен либо присоединяться к другим авторам, либо попробовать взглянуть на проблему как-то иначе, по-своему, внести новые контексты и их осмысление. В рамках нашей школы, на русском языке, этот вопрос уже поднимался И.Захарян, И.Булюбаш, не говоря уже о мировом масштабе, классиках психотерапии Фрейде, Юнге, Р.Мэй и многих других (См., например К.Г.Юнг,1997; Мэй Р., 1999; Фрейд З., 1999). Все они утверждают некоторое родство между психотерапией и искусством, необходимость терапевта помнить об этом и подходить к своему труду творчески, использовать метафоры и т.д. Особенно хочется обратить внимание на работу И.Захарян (Захарян, 2002), в которой автор обосновывает взгляд на психотерапию как на один из видов искусства, в котором и форма, и содержание близки к разным видам искусства и имеют с ними схожие свойства и цели2. С этим трудно не согласиться, но попробуем подробней разобраться в том, что же такое искусство, и если оно действительно так связано с терапией, то чем эта связь, ее понимание, может помочь нам в работе.
Пытаясь понять, что же такое искусство, проще всего залезть в словари. Там, в определениях, мы увидим много сходства между искусством и психотерапией. Отмечаются и моделирование жизни, и воспитание, и проживание новых чувств, и культурно-исторический контекст – все то, что важно в обоих направлениях. Не будем здесь цитировать энциклопедии и толковые словари, поскольку уже понятно, что можно в них найти.3
Посмотрим на этимологию слова «искусство». Слово это происходит от церковнославянского «искусьство» — «experimentum», то есть опыт, и старославянского «искоусъ» — испытание. То есть искусство – то, что дает некоторые испытания, в результате чего обретается новый опыт.
Искус – строгое, суровое испытание кого-нибудь, имело большое значение в духовной жизни наших предков. Только пройдя через разнообразные искушения, человек становится мудрым (искушенным), просветленным (святым) и т.д. Но искушения можно и не преодолеть, а быть подвергнутым ими. Так в психотерапевтической практике мы часто сталкиваемся с клиентами, не преодолевшими то или иное испытание, поставленное перед ними жизнью: испытание взрослением, разлуками, обидами, желаниями, и многим другим. И тогда нашей задачей становится помощь в преодолении искуса, в обретении нового опыта. Но как же это делает искусство, как оно является одновременно испытанием, суровым препятствием, и преодолением его, новым опытом?
Прежде чем отвечать на появляющиеся вопросы, посмотрим, какие еще есть контексты у искусства. С этим словом связаны также высокий профессионализм, отточенное умение, искусность, но этот контекст для нас менее всего интересен: совершенно очевидно, что терапевт должен быть искусным, и в этом нет нового или неожиданного. Другое дело – искусственность, ненатуральность. Действительно, психотерапию часто обвиняют в искусственности, неподлинности, неестественности. Здесь есть тонкая грань между двумя определениями: искусственный как неискренний, и как сделанный наподобие натурального. Психотерапия старается быть противоположностью первого, делая ценностью искреннее выражение чувств, обращение напрямую к человеку, проявление себя, но не может отказаться от второго: действительно, ситуация психотерапии не естественная. Она отлична от обычной жизни клиента: ему предлагают обращать внимание на то, что он обычно не замечает, дают возможность пережить то, что он больше нигде не переживает. Но именно эта необычность позволяет возникать новому опыту. Любопытно вспомнить, что «искусственник» — младенец, вскармливаемый искусственным молоком, не выжил бы без этого противоестественного действия, и хотя это хуже грудного вскармливания, но часто бывает необходимо.
Итак, и искусство, и психотерапия имеют своей целью дать человеку новый опыт, часто связанный с испытанием, в основном области чувств и переживаний. Посмотрим, как этого добивается искусство, схожи ли его способы с тем, что происходит в психотерапии, или мы можем заимствовать что-то у авторов и художников.
Самое глубокое и интересное исследование психологии искусства, его воздействия, было проведено Л.С. Выготским, так что и нам имеет смысл обратиться к работе этого автора, так и называющейся — «Психология искусства» (Выготский, 1998). Рассматривая различные жанры, в основном, литературные, их критику и анализ, разные подходы, Выготский пытается разобраться, что делает искусство таким важным элементом жизни, так сильно воздействующим на наши чувства и переживания.
Выготский не раз подчеркивает, что искусство отлично от жизни, что оно часто даже противоположно ей, но, тем не менее, оно изменяет нас, дает что-то иное, новое. Для меня критерием, если можно так выразиться, эффективности произведения искусства, является то, насколько оно переменило меня, насколько я могу сказать: «Теперь, после этой книги (фильма, картины, стихотворения…) жить так же невозможно». Кажется, похожим может быть и критерий успешности психотерапии. Это не должны быть сильные изменения, переворот судьбы, это может быть лишь новый взгляд на что-то, новое чувство к чему-то или кому-то. В итоге это всегда новый опыт, который меняет меня и мое отношение к миру. Выготский пытается показать, как именно художник (в широком смысле слова) добивается этого.
Становится очевидным, что сильные переживания, связанные с художественными произведениями, вызваны не закрученным сюжетом: бывают причудливые сюжетные линии в дурных романах и, напротив, пересказ (то есть выделение сюжета) великого произведения может показаться скучным и постным. Так же не всегда нас трогают сами герои, они могут быть набросаны грубо, крупными мазками, без прорисовки черт характера, индивидуальности. Выготский убедительно показывает, что Гамлет, к примеру, вовсе не имеет характера, нам сложно сказать о нем что-то определенное, да и сюжет, в сущности, прост и ясен, но, тем не менее, Шекспир каким-то образом создает величайшее произведение, будоражащее умы и чувства многих поколений в разных странах.
Говоря о трагедиях Шекспира, Выготский замечает общую особенность драмы: «Эта особенность состоит в том, что драма обычно в качестве своего материала избирает борьбу, и та борьба, которая заключена уже в главном материале, несколько затемняет ту борьбу художественных элементов, которая поднимается над обыкновенной драматической борьбой» (с.293). Именно борьба художественных элементов, по мнению автора, и становится тем, что делает искусство искусством, тем, что порождает переживания зрителя или читателя. Вглядываясь в самые разные жанры, мы видим, что все они построены на противоречии, часто это противоречие содержания и формы (например, в поэзии, или в скульптуре), иногда в развороте повествования, в характере и действиях героев (как часто это бывает у Шекспира). Все это создает тот внутренний конфликт произведения, который в итоге приводит к катарсису: «Закон эстетической реакции один, — пишет Выготский, — она заключает в себе аффект, развивающийся в двух противоположных направлениях, который в завершительной точке, как бы в коротком замыкании, находит свое уничтожение» (с.275). Этот процесс он и называет катарсисом (далее мы увидим много общего с концепцией полярностей). «Художник всегда формой преодолевает содержание», — подчеркивает Выготский.
Каким же образом автору удается достигнуть этого эффекта, и зачем, собственно, ему это нужно, чего и как добивается творец, — чтобы ответить на эти вопросы, Выготский обращается к литературным произведениям, и, в частности, к «Гамлету» Шекспира. «Вся задача трагедии, как и искусства, заключается в том, чтобы какую-то необычайную операцию проделать над нашими чувствами. И для этого поэты пользуются двумя интересными приемами: первый прием – это громоотводы бессмыслицы, как мы называем все эти иррациональные части «Гамлета». Действие развивается с окончательной невероятностью, оно грозит показаться нам нелепым, внутренние противоречия сгущаются до крайности, расхождение двух линий достигает своего апогея, кажется, вот-вот они разорвутся, оставят одна другую, и действие трагедии треснет и вся она расколется, — и в эти самые опасные минуты вдруг действие сгущается и совершенно откровенно переходит в безумный бред, в повторное сумасшествие, в напыщенную декламацию, в цинизм, в открытое шутовство. <…> Бессмыслица отводится, как по громоотводу, каждый раз, когда она грозит разорвать действие, и разрешает катастрофу, которая каждую минуту должна возникнуть» (с.240-241). Здесь Выготский говорит о сохранении напряжения одной из полярностей, которое может исчезнуть, с помощью отвлечения внимания от противоречия сходным и более сильным напряжением. В общем-то, это создание подходящего фона для фигуры напряжения, на котором оно не было бы заметно сразу, чтобы имело возможность набирать силу.
В рамках гештальт-терапии мы обращаем пристальное внимание на то, что является в данный момент фигурой в повествовании клиента, но не менее важным считаем и фон: то, как он говорит, каким голосом, с какой интонацией, в контексте чего и проч.. Важным сигналом для нас является противоречие фигуры, или содержания, и фона, формы. Избегая напряжения, клиент часто пускает в ход такие «громоотводы», рассказывая с улыбкой о печальном, хладнокровно о глубоко трогающем, с тоской о радостном. Таким образом, фигура оттеняется, становится менее заметной из-за этого фона. Мы же приучены к тому, чтобы замечать такое несоответствие, обращать на него внимание клиента, и часто это приводит к инсайту. Однако, этот, по сути, художественный прием остается фактически вне поля зрения. За этим очевидным противоречием должно стоять противоречие более глубокое, этот фон нужен для того, чтобы сделать напряжение не столь невыносимым. Психотерапевт же обращает внимание именно на фон, а не на этот «громоотвод», порой похожий на буффонаду, теряя смысл этого приема, только лишь разоблачив его. Так мы снимаем маску с шута, не рассмотрев ее, не поняв, какую роль перед нами играют и зачем. Другая сторона этого же приема – создание себе оттеняющего фона не противоречащего, но более сильного, чем содержание. Например, можно рассказать о других людях, у которых проблемы еще сильнее, вообще что-то, что сделает фигуру менее яркой, выразительной, сделать фигуру бледнее фона (так в литературе, например, используются двойники героев с более яркими чертами). И то, и другое не снижает напряжение, напротив, оно возрастает от этих противоречий, но может быть не выражено, так как смазывается, затеняется фоном. Стремясь разрядить напряжение в инсайте, обращая немедленно внимание клиента на это противоречие, мы можем нарушить его работу по оттягиванию катарсиса, возможно, необходимую клиенту для создания своего произведения искусства – жизни. В то же время, мы можем усилить напряжение, раскачав эти качели полярностей, увеличивая размах интервала между фигурой и фоном, усугубляя противоречия формы и содержания. Впрочем, способ обращения внимания клиента на его противоречие немедленно останется предпочитаемым, как более безопасный, осторожный и ведущий к пошаговым переменам.
«Другой прием Шекспира, — продолжает Выготский, — которым пользуется Шекспир для того, чтобы заставить нас вложить свои чувства в невероятную трагедию, сводится к следующему: Шекспир допускает как бы условность в квадрате, вводит сцену на сцене, заставляет своих героев противопоставлять себя актерам, одно и то же событие дает дважды, сперва как действительное, затем как разыгранное актерами, <…> второй условностью затушевывает и скрывает невероятность первого плана». Подобный прием как раз широко использует психотерапия, особенно такие подходы, как психодрама, где разыгрывание ситуации клиента является основой работы, и нарративная психотерапия, где клиенту позволяют взглянуть на проблему со стороны. В гештальт-терапии также широко используется проигрывание как существующих отношений, так и противоположных им. Многие эксперименты в русле гештальт-терапии можно назвать «условностью в квадрате», поскольку клиент оказывается в неестественных для себя условиях, и ему еще предлагают совершить некие действия, а потом понять их значение. Он становится одновременно актером и зрителем этого спектакля.
Еще одно важное замечание Выготского состоит в том, что в художественных произведениях часто характер противоречит роли. Это мы видим в Гамлете, это же можно наблюдать у Отелло, но то же самое мы прочтем в произведениях Достоевского (совестливые люди, ставшие убийцами и духовные девушки, занимающиеся проституцией), Пушкина (особенно ярко в повестях Белкина). То же самое мы нередко наблюдаем в нашей работе. То есть с тем напряжением, которое создают авторы таким приемом, к нам приходят люди, рассчитывающие получить психотерапевтическую помощь, так как в этом противоречии протекает вся их жизнь. Как и в терапии, это противоречие полюсов часто решается их раскачиванием до какого-то предела, в котором наступает катарсис. Другой путь – преодоление противоречия, которое требует смелости и осознания, и тоже заканчивается катарсисом. Интересно, что результатом катарсиса становится не изменение роли или характера, но такое выплескивание энергии, которое иногда меняет и то, и другое, иногда не меняет ничего, но его самого уже достаточно, чтобы внести некоторую гармонию и уравновешенность в эту напряженную систему. Приятно для нас, но не удивительно, что Выготский использует терминологию «организм-среда», описывая как соотношение сил в произведении, так и воздействие искусства на человека.
Еще одной важной задачей является установить, что в психотерапевтической сессии можно назвать произведением искусства, и кто, в таком случае, творец, а кто зритель. Для этого приведем еще одну обширную цитату из Л.С. Выготского: «Гораздо сильнее все те теории, которые показывают, что искусство есть необходимый разряд нервной энергии и сложный прием уравновешивания организма и среды в критические минуты нашего поведения. Только в критических точках нашего пути мы обращаемся к искусству, и это позволяет нам понять, почему предложенная нами формула раскрывает искусство именно как творческий акт. Для нас совершенно понятно, если мы глядим на искусство как на катарсис, что искусство не может возникнуть там, где есть просто живое и яркое чувство. Даже самое искреннее чувство само по себе не в состоянии создать искусство. И для этого ему не хватает не просто техники и мастерства, потому что даже чувство, выраженное техникой, никогда не создает ни лирического стихотворения, ни музыкальной симфонии; для того и другого еще необходим творческий акт преодоления этого чувства, его разрешения, победы над ним, и только когда этот акт является налицо, только тогда осуществляется искусство. Вот почему и восприятие искусства требует творчества, потому что и для восприятия искусства недостаточно просто искренне пережить то чувство, которое владело автором, недостаточно разобраться и в структуре самого произведения – необходимо еще творчески преодолеть свое собственное чувство, найти его катарсис, и только тогда действие искусства скажется сполна» (с.321).
Теперь я попробую обосновать свою позицию. Очевидно, здесь предложен некий критерий различения искусства. Им является преодоление каких-то своих чувств, преодоление того напряжения противоречий, которое выливается в катарсисе. Таким образом, именно клиент, приходя к нам уже с напряжением, уже с этим противоречием, приносит нам свою жизнь как неоконченное произведение искусства, часто в его кульминации. Клиенту нет нужды обращаться к нам с простыми и искренними чувствами, разве только для того, чтобы мы порадовались или погоревали вместе с ним, но эти чувства не требуют нашего активного участия, а лишь со-переживания. В этом нет претворения, изменения своей жизни клиентом, того, ради чего он обычно приходит. И только когда происходит преодоление чувства, совершается искусство психотерапии. И здесь терапевт одновременно со-творец, поскольку он помогает совершить это преодоление, и зритель. И эта вторая роль, пожалуй, даже более важна: она также требует творческого акта, преодоления своего собственного чувства, и тогда только можно считать терапию исполненным и целостным произведением искусства.
Важным мне кажется подчеркнуть, что в задачу терапевта не входит при этом убрать из жизни клиента все противоречия, разрешить все напряжения катарсисом, нивелировать различия формы и содержания, таким образом, вообще устранив фигуру. Нет, жизнь должна оставаться искусством и после психотерапии! В жизни должна оставаться возможность катарсиса, то, что поддерживает жизненную энергию: «катарсис, и именно он, а не что-либо другое, заставил старинного мастера на соборе Парижской Богоматери поместить уродливые и страшные изображения чудовищ, блистательные химеры, без которых храм был бы невозможен» (с.308), — и именно эти химеры делают храм более живым, привлекательным и пугающим, напряженным.
Рассуждая об искусстве и жизни, Выготский замечает две вещи: во-первых, искусство как «техника чувств», или «общественное чувство», становится орудием работы с чувствами, их осознанием, переживанием и переработкой — это, очевидно, верно и для психотерапии. Во-вторых, искусство часто выступает «антитезой к жизни», в которой «изживается какая-то такая сторона нашей психики, которая не находит себе исхода в нашей обыденной жизни» (с.315). Это также важно помнить в психотерапии: нередко клиенту необходим новый опыт, который он не в состоянии получить в жизни, но который возможен в терапии, и в этом смысле терапия тоже может стать антитезой к его жизни, позволяя ему «изжить то, что не находит себе исхода».
Интересно привести цитату из Ф. Перлза, в которой он рассуждает об искусстве (Перлз Ф, 2002): «произведения искусства, которые достигают только этого (эффекта отождествления, — В.С.), не имеет большой ценности, потому что извлекать эмоции из привычных каналов, реальных или воображаемых – дешево дающийся опыт, не опирающийся на сотворчество». И, напротив, «художественный опыт достоин этого названия только если он ведет вас к трудным отождествлениям с возможностями, отличающимися от привычных, к более широкому взгляду и более тонкому анализу. Далее, с точки зрения серьезного искусства, очень важны манера, стиль и техника. Как раз это невозможно воспринять, просто погружаясь в отождествление с действующими лицами; для этого надо быть внимательными и к тому, как они создаются» (с.143). Как мы видим, позиции Перлза и Выготского во многом схожи: оба видят в искусстве нечто большее, чем передачу чувств, оба называют задачей искусства произведение некоего нового опыта, в процессе чего и автор, и зритель являются творцами. Это же все заключено в самой этимологии слова «искусство», как мы показали в самом начале. Особенно хочется подчеркнуть то, что многие идеи Выготского прямо соотносятся с понятиями гештальт-терапии, однако, сопоставление взглядов, их некоторая противоречивость, способна породить новые контексты и идеи.
В этой работе мы не претендовали на новый подход в психотерапии или новое понимание того, как соотносятся психотерапия и искусство. Нашей задачей, скорее, было показать, что психотерапию можно рассматривать как искусство, хотя и не во всех случаях. Но тогда, когда сессия действительно становится произведением искусства, в ней должны действовать те же законы, которые описал Выготский. Исходя из них, мы можем лучше понять, как приблизить свою работу к настоящему акту творчества, и как оценить себя как творца. Отдельной задачей может стать разбор своей собственной работы как произведения искусства. Важным для нас является и понимание того, что происходит, когда перед нами разворачивается всегда удивительное творение – жизнь другого человека, и то, кем мы тогда являемся, — сотворцами или зрителями.
Взяв на себя нелегкую задачу писать про психотерапию и искусство после того, как про это было столько написано, я должен либо присоединяться к другим авторам, либо попробовать взглянуть на проблему как-то иначе, по-своему, внести новые контексты и их осмысление. В рамках нашей школы, на русском языке, этот вопрос уже поднимался И.Захарян, И.Булюбаш, не говоря уже о мировом масштабе, классиках психотерапии Фрейде, Юнге, Р.Мэй и многих других (См., например К.Г.Юнг,1997; Мэй Р., 1999; Фрейд З., 1999). Все они утверждают некоторое родство между психотерапией и искусством, необходимость терапевта помнить об этом и подходить к своему труду творчески, использовать метафоры и т.д. Особенно хочется обратить внимание на работу И.Захарян (Захарян, 2002), в которой автор обосновывает взгляд на психотерапию как на один из видов искусства, в котором и форма, и содержание близки к разным видам искусства и имеют с ними схожие свойства и цели2. С этим трудно не согласиться, но попробуем подробней разобраться в том, что же такое искусство, и если оно действительно так связано с терапией, то чем эта связь, ее понимание, может помочь нам в работе.
Пытаясь понять, что же такое искусство, проще всего залезть в словари. Там, в определениях, мы увидим много сходства между искусством и психотерапией. Отмечаются и моделирование жизни, и воспитание, и проживание новых чувств, и культурно-исторический контекст – все то, что важно в обоих направлениях. Не будем здесь цитировать энциклопедии и толковые словари, поскольку уже понятно, что можно в них найти.3
Посмотрим на этимологию слова «искусство». Слово это происходит от церковнославянского «искусьство» — «experimentum», то есть опыт, и старославянского «искоусъ» — испытание. То есть искусство – то, что дает некоторые испытания, в результате чего обретается новый опыт.
Искус – строгое, суровое испытание кого-нибудь, имело большое значение в духовной жизни наших предков. Только пройдя через разнообразные искушения, человек становится мудрым (искушенным), просветленным (святым) и т.д. Но искушения можно и не преодолеть, а быть подвергнутым ими. Так в психотерапевтической практике мы часто сталкиваемся с клиентами, не преодолевшими то или иное испытание, поставленное перед ними жизнью: испытание взрослением, разлуками, обидами, желаниями, и многим другим. И тогда нашей задачей становится помощь в преодолении искуса, в обретении нового опыта. Но как же это делает искусство, как оно является одновременно испытанием, суровым препятствием, и преодолением его, новым опытом?
Прежде чем отвечать на появляющиеся вопросы, посмотрим, какие еще есть контексты у искусства. С этим словом связаны также высокий профессионализм, отточенное умение, искусность, но этот контекст для нас менее всего интересен: совершенно очевидно, что терапевт должен быть искусным, и в этом нет нового или неожиданного. Другое дело – искусственность, ненатуральность. Действительно, психотерапию часто обвиняют в искусственности, неподлинности, неестественности. Здесь есть тонкая грань между двумя определениями: искусственный как неискренний, и как сделанный наподобие натурального. Психотерапия старается быть противоположностью первого, делая ценностью искреннее выражение чувств, обращение напрямую к человеку, проявление себя, но не может отказаться от второго: действительно, ситуация психотерапии не естественная. Она отлична от обычной жизни клиента: ему предлагают обращать внимание на то, что он обычно не замечает, дают возможность пережить то, что он больше нигде не переживает. Но именно эта необычность позволяет возникать новому опыту. Любопытно вспомнить, что «искусственник» — младенец, вскармливаемый искусственным молоком, не выжил бы без этого противоестественного действия, и хотя это хуже грудного вскармливания, но часто бывает необходимо.
Итак, и искусство, и психотерапия имеют своей целью дать человеку новый опыт, часто связанный с испытанием, в основном области чувств и переживаний. Посмотрим, как этого добивается искусство, схожи ли его способы с тем, что происходит в психотерапии, или мы можем заимствовать что-то у авторов и художников.
Самое глубокое и интересное исследование психологии искусства, его воздействия, было проведено Л.С. Выготским, так что и нам имеет смысл обратиться к работе этого автора, так и называющейся — «Психология искусства» (Выготский, 1998). Рассматривая различные жанры, в основном, литературные, их критику и анализ, разные подходы, Выготский пытается разобраться, что делает искусство таким важным элементом жизни, так сильно воздействующим на наши чувства и переживания.
Выготский не раз подчеркивает, что искусство отлично от жизни, что оно часто даже противоположно ей, но, тем не менее, оно изменяет нас, дает что-то иное, новое. Для меня критерием, если можно так выразиться, эффективности произведения искусства, является то, насколько оно переменило меня, насколько я могу сказать: «Теперь, после этой книги (фильма, картины, стихотворения…) жить так же невозможно». Кажется, похожим может быть и критерий успешности психотерапии. Это не должны быть сильные изменения, переворот судьбы, это может быть лишь новый взгляд на что-то, новое чувство к чему-то или кому-то. В итоге это всегда новый опыт, который меняет меня и мое отношение к миру. Выготский пытается показать, как именно художник (в широком смысле слова) добивается этого.
Становится очевидным, что сильные переживания, связанные с художественными произведениями, вызваны не закрученным сюжетом: бывают причудливые сюжетные линии в дурных романах и, напротив, пересказ (то есть выделение сюжета) великого произведения может показаться скучным и постным. Так же не всегда нас трогают сами герои, они могут быть набросаны грубо, крупными мазками, без прорисовки черт характера, индивидуальности. Выготский убедительно показывает, что Гамлет, к примеру, вовсе не имеет характера, нам сложно сказать о нем что-то определенное, да и сюжет, в сущности, прост и ясен, но, тем не менее, Шекспир каким-то образом создает величайшее произведение, будоражащее умы и чувства многих поколений в разных странах.
Говоря о трагедиях Шекспира, Выготский замечает общую особенность драмы: «Эта особенность состоит в том, что драма обычно в качестве своего материала избирает борьбу, и та борьба, которая заключена уже в главном материале, несколько затемняет ту борьбу художественных элементов, которая поднимается над обыкновенной драматической борьбой» (с.293). Именно борьба художественных элементов, по мнению автора, и становится тем, что делает искусство искусством, тем, что порождает переживания зрителя или читателя. Вглядываясь в самые разные жанры, мы видим, что все они построены на противоречии, часто это противоречие содержания и формы (например, в поэзии, или в скульптуре), иногда в развороте повествования, в характере и действиях героев (как часто это бывает у Шекспира). Все это создает тот внутренний конфликт произведения, который в итоге приводит к катарсису: «Закон эстетической реакции один, — пишет Выготский, — она заключает в себе аффект, развивающийся в двух противоположных направлениях, который в завершительной точке, как бы в коротком замыкании, находит свое уничтожение» (с.275). Этот процесс он и называет катарсисом (далее мы увидим много общего с концепцией полярностей). «Художник всегда формой преодолевает содержание», — подчеркивает Выготский.
Каким же образом автору удается достигнуть этого эффекта, и зачем, собственно, ему это нужно, чего и как добивается творец, — чтобы ответить на эти вопросы, Выготский обращается к литературным произведениям, и, в частности, к «Гамлету» Шекспира. «Вся задача трагедии, как и искусства, заключается в том, чтобы какую-то необычайную операцию проделать над нашими чувствами. И для этого поэты пользуются двумя интересными приемами: первый прием – это громоотводы бессмыслицы, как мы называем все эти иррациональные части «Гамлета». Действие развивается с окончательной невероятностью, оно грозит показаться нам нелепым, внутренние противоречия сгущаются до крайности, расхождение двух линий достигает своего апогея, кажется, вот-вот они разорвутся, оставят одна другую, и действие трагедии треснет и вся она расколется, — и в эти самые опасные минуты вдруг действие сгущается и совершенно откровенно переходит в безумный бред, в повторное сумасшествие, в напыщенную декламацию, в цинизм, в открытое шутовство. <…> Бессмыслица отводится, как по громоотводу, каждый раз, когда она грозит разорвать действие, и разрешает катастрофу, которая каждую минуту должна возникнуть» (с.240-241). Здесь Выготский говорит о сохранении напряжения одной из полярностей, которое может исчезнуть, с помощью отвлечения внимания от противоречия сходным и более сильным напряжением. В общем-то, это создание подходящего фона для фигуры напряжения, на котором оно не было бы заметно сразу, чтобы имело возможность набирать силу.
В рамках гештальт-терапии мы обращаем пристальное внимание на то, что является в данный момент фигурой в повествовании клиента, но не менее важным считаем и фон: то, как он говорит, каким голосом, с какой интонацией, в контексте чего и проч.. Важным сигналом для нас является противоречие фигуры, или содержания, и фона, формы. Избегая напряжения, клиент часто пускает в ход такие «громоотводы», рассказывая с улыбкой о печальном, хладнокровно о глубоко трогающем, с тоской о радостном. Таким образом, фигура оттеняется, становится менее заметной из-за этого фона. Мы же приучены к тому, чтобы замечать такое несоответствие, обращать на него внимание клиента, и часто это приводит к инсайту. Однако, этот, по сути, художественный прием остается фактически вне поля зрения. За этим очевидным противоречием должно стоять противоречие более глубокое, этот фон нужен для того, чтобы сделать напряжение не столь невыносимым. Психотерапевт же обращает внимание именно на фон, а не на этот «громоотвод», порой похожий на буффонаду, теряя смысл этого приема, только лишь разоблачив его. Так мы снимаем маску с шута, не рассмотрев ее, не поняв, какую роль перед нами играют и зачем. Другая сторона этого же приема – создание себе оттеняющего фона не противоречащего, но более сильного, чем содержание. Например, можно рассказать о других людях, у которых проблемы еще сильнее, вообще что-то, что сделает фигуру менее яркой, выразительной, сделать фигуру бледнее фона (так в литературе, например, используются двойники героев с более яркими чертами). И то, и другое не снижает напряжение, напротив, оно возрастает от этих противоречий, но может быть не выражено, так как смазывается, затеняется фоном. Стремясь разрядить напряжение в инсайте, обращая немедленно внимание клиента на это противоречие, мы можем нарушить его работу по оттягиванию катарсиса, возможно, необходимую клиенту для создания своего произведения искусства – жизни. В то же время, мы можем усилить напряжение, раскачав эти качели полярностей, увеличивая размах интервала между фигурой и фоном, усугубляя противоречия формы и содержания. Впрочем, способ обращения внимания клиента на его противоречие немедленно останется предпочитаемым, как более безопасный, осторожный и ведущий к пошаговым переменам.
«Другой прием Шекспира, — продолжает Выготский, — которым пользуется Шекспир для того, чтобы заставить нас вложить свои чувства в невероятную трагедию, сводится к следующему: Шекспир допускает как бы условность в квадрате, вводит сцену на сцене, заставляет своих героев противопоставлять себя актерам, одно и то же событие дает дважды, сперва как действительное, затем как разыгранное актерами, <…> второй условностью затушевывает и скрывает невероятность первого плана». Подобный прием как раз широко использует психотерапия, особенно такие подходы, как психодрама, где разыгрывание ситуации клиента является основой работы, и нарративная психотерапия, где клиенту позволяют взглянуть на проблему со стороны. В гештальт-терапии также широко используется проигрывание как существующих отношений, так и противоположных им. Многие эксперименты в русле гештальт-терапии можно назвать «условностью в квадрате», поскольку клиент оказывается в неестественных для себя условиях, и ему еще предлагают совершить некие действия, а потом понять их значение. Он становится одновременно актером и зрителем этого спектакля.
Еще одно важное замечание Выготского состоит в том, что в художественных произведениях часто характер противоречит роли. Это мы видим в Гамлете, это же можно наблюдать у Отелло, но то же самое мы прочтем в произведениях Достоевского (совестливые люди, ставшие убийцами и духовные девушки, занимающиеся проституцией), Пушкина (особенно ярко в повестях Белкина). То же самое мы нередко наблюдаем в нашей работе. То есть с тем напряжением, которое создают авторы таким приемом, к нам приходят люди, рассчитывающие получить психотерапевтическую помощь, так как в этом противоречии протекает вся их жизнь. Как и в терапии, это противоречие полюсов часто решается их раскачиванием до какого-то предела, в котором наступает катарсис. Другой путь – преодоление противоречия, которое требует смелости и осознания, и тоже заканчивается катарсисом. Интересно, что результатом катарсиса становится не изменение роли или характера, но такое выплескивание энергии, которое иногда меняет и то, и другое, иногда не меняет ничего, но его самого уже достаточно, чтобы внести некоторую гармонию и уравновешенность в эту напряженную систему. Приятно для нас, но не удивительно, что Выготский использует терминологию «организм-среда», описывая как соотношение сил в произведении, так и воздействие искусства на человека.
Еще одной важной задачей является установить, что в психотерапевтической сессии можно назвать произведением искусства, и кто, в таком случае, творец, а кто зритель. Для этого приведем еще одну обширную цитату из Л.С. Выготского: «Гораздо сильнее все те теории, которые показывают, что искусство есть необходимый разряд нервной энергии и сложный прием уравновешивания организма и среды в критические минуты нашего поведения. Только в критических точках нашего пути мы обращаемся к искусству, и это позволяет нам понять, почему предложенная нами формула раскрывает искусство именно как творческий акт. Для нас совершенно понятно, если мы глядим на искусство как на катарсис, что искусство не может возникнуть там, где есть просто живое и яркое чувство. Даже самое искреннее чувство само по себе не в состоянии создать искусство. И для этого ему не хватает не просто техники и мастерства, потому что даже чувство, выраженное техникой, никогда не создает ни лирического стихотворения, ни музыкальной симфонии; для того и другого еще необходим творческий акт преодоления этого чувства, его разрешения, победы над ним, и только когда этот акт является налицо, только тогда осуществляется искусство. Вот почему и восприятие искусства требует творчества, потому что и для восприятия искусства недостаточно просто искренне пережить то чувство, которое владело автором, недостаточно разобраться и в структуре самого произведения – необходимо еще творчески преодолеть свое собственное чувство, найти его катарсис, и только тогда действие искусства скажется сполна» (с.321).
Теперь я попробую обосновать свою позицию. Очевидно, здесь предложен некий критерий различения искусства. Им является преодоление каких-то своих чувств, преодоление того напряжения противоречий, которое выливается в катарсисе. Таким образом, именно клиент, приходя к нам уже с напряжением, уже с этим противоречием, приносит нам свою жизнь как неоконченное произведение искусства, часто в его кульминации. Клиенту нет нужды обращаться к нам с простыми и искренними чувствами, разве только для того, чтобы мы порадовались или погоревали вместе с ним, но эти чувства не требуют нашего активного участия, а лишь со-переживания. В этом нет претворения, изменения своей жизни клиентом, того, ради чего он обычно приходит. И только когда происходит преодоление чувства, совершается искусство психотерапии. И здесь терапевт одновременно со-творец, поскольку он помогает совершить это преодоление, и зритель. И эта вторая роль, пожалуй, даже более важна: она также требует творческого акта, преодоления своего собственного чувства, и тогда только можно считать терапию исполненным и целостным произведением искусства.
Важным мне кажется подчеркнуть, что в задачу терапевта не входит при этом убрать из жизни клиента все противоречия, разрешить все напряжения катарсисом, нивелировать различия формы и содержания, таким образом, вообще устранив фигуру. Нет, жизнь должна оставаться искусством и после психотерапии! В жизни должна оставаться возможность катарсиса, то, что поддерживает жизненную энергию: «катарсис, и именно он, а не что-либо другое, заставил старинного мастера на соборе Парижской Богоматери поместить уродливые и страшные изображения чудовищ, блистательные химеры, без которых храм был бы невозможен» (с.308), — и именно эти химеры делают храм более живым, привлекательным и пугающим, напряженным.
Рассуждая об искусстве и жизни, Выготский замечает две вещи: во-первых, искусство как «техника чувств», или «общественное чувство», становится орудием работы с чувствами, их осознанием, переживанием и переработкой — это, очевидно, верно и для психотерапии. Во-вторых, искусство часто выступает «антитезой к жизни», в которой «изживается какая-то такая сторона нашей психики, которая не находит себе исхода в нашей обыденной жизни» (с.315). Это также важно помнить в психотерапии: нередко клиенту необходим новый опыт, который он не в состоянии получить в жизни, но который возможен в терапии, и в этом смысле терапия тоже может стать антитезой к его жизни, позволяя ему «изжить то, что не находит себе исхода».
Интересно привести цитату из Ф. Перлза, в которой он рассуждает об искусстве (Перлз Ф, 2002): «произведения искусства, которые достигают только этого (эффекта отождествления, — В.С.), не имеет большой ценности, потому что извлекать эмоции из привычных каналов, реальных или воображаемых – дешево дающийся опыт, не опирающийся на сотворчество». И, напротив, «художественный опыт достоин этого названия только если он ведет вас к трудным отождествлениям с возможностями, отличающимися от привычных, к более широкому взгляду и более тонкому анализу. Далее, с точки зрения серьезного искусства, очень важны манера, стиль и техника. Как раз это невозможно воспринять, просто погружаясь в отождествление с действующими лицами; для этого надо быть внимательными и к тому, как они создаются» (с.143). Как мы видим, позиции Перлза и Выготского во многом схожи: оба видят в искусстве нечто большее, чем передачу чувств, оба называют задачей искусства произведение некоего нового опыта, в процессе чего и автор, и зритель являются творцами. Это же все заключено в самой этимологии слова «искусство», как мы показали в самом начале. Особенно хочется подчеркнуть то, что многие идеи Выготского прямо соотносятся с понятиями гештальт-терапии, однако, сопоставление взглядов, их некоторая противоречивость, способна породить новые контексты и идеи.
В этой работе мы не претендовали на новый подход в психотерапии или новое понимание того, как соотносятся психотерапия и искусство. Нашей задачей, скорее, было показать, что психотерапию можно рассматривать как искусство, хотя и не во всех случаях. Но тогда, когда сессия действительно становится произведением искусства, в ней должны действовать те же законы, которые описал Выготский. Исходя из них, мы можем лучше понять, как приблизить свою работу к настоящему акту творчества, и как оценить себя как творца. Отдельной задачей может стать разбор своей собственной работы как произведения искусства. Важным для нас является и понимание того, что происходит, когда перед нами разворачивается всегда удивительное творение – жизнь другого человека, и то, кем мы тогда являемся, — сотворцами или зрителями.
В.В. Сонькин
1. Выготский Л.С. Психология искусства. Р.-н.-Д., 1998.
2. Захарян И. Психотерапия. Между наукой и искусством. // Гештальт-терапия и консультирование. Выпуск №2, 2002.
3. Булюбаш И.Д. Руководство по гештальт-терапии. М., 2004.
4. Перлз Ф. Практика гештальт-терапии. М., 2002г.
5. К.Г.Юнг. Божественный ребенок, — М.,1997.
6. Мэй Р. Искусство психологического консультирования, — М., 1999.
7. Фрейд З. Леонардо да Винчи. Этюд по теории психосексуальности. – М., 1999.
8. Этимологический словарь русского языка под ред. Фасмер. – М., 2003.
________________
2. Захарян И. Психотерапия. Между наукой и искусством. // Гештальт-терапия и консультирование. Выпуск №2, 2002.
3. Булюбаш И.Д. Руководство по гештальт-терапии. М., 2004.
4. Перлз Ф. Практика гештальт-терапии. М., 2002г.
5. К.Г.Юнг. Божественный ребенок, — М.,1997.
6. Мэй Р. Искусство психологического консультирования, — М., 1999.
7. Фрейд З. Леонардо да Винчи. Этюд по теории психосексуальности. – М., 1999.
8. Этимологический словарь русского языка под ред. Фасмер. – М., 2003.
________________
- Данная статья является теоретическим рефератом участника долговременной тренинговой программы по гештальт-терапии МИГТиК.
- Стоит отметить, что в МИГТиКе вообще много размышляют на тему связи психотерапии и искусства. Так, О.В.Немиринский на одном из тематических циклов устно выдвигал гипотезу о подобии строения произведения искусства и личности.
- БСЭ (М., 1969-78гг), например, дает обширную справку о влиянии искусства на общество, освещает философские и исторические основания этого феномена. Интересней толковый словарь Ожегова, в котором представлены разные значения слова «искусство». Но наиболее интересным для нас является этимологический словарь (Фасмер, М.,2003)
Литература