Проживание парадокса как способ обогащения отношений
Опубликовано в Журнале Практического Психолога-2008 №3
Я хочу начать с признания. Когда-то давно, лет 20 назад, на заре своей профессиональной карьеры, еще до систематического обучения гештальт-терапии, я с удовольствием работал с супружескими парами. Мне нравилось удивлять людей, проживших десяток лет вместе, предложением познакомиться друг с другом. В самом деле, мне казалось, что, если люди, которые хоть когда-то любили друг друга, услышат переживания, увидят красоту внутреннего мира своего супруга или супруги, они найдут в себе интерес и притяжение друг к другу, смогут жить вместе или, по крайней мере, разведутся, сохранив взаимное уважение и благодарность. В теоретическом плане мне были близки опытные (experiential) подходы (Кемплеровская гештальт-терапия, Вирджиния Сатир, Карл Витакер). Возможно, мне не хватало терапевтического мастерства, но результаты работы с супругами, в отличие от индивидуальной терапии, меня скорее разочаровывали. Энтузиазм в этой области угасал. Я стал развиваться как индивидуальный и групповой психотерапевт, постепенно превратившись в опытного гештальт-терапевта и преподавателя гештальт-терапии.
В последние годы, пользуясь тем, что моя жена – сертифицированный семейный терапевт, я с облегчением перенаправляю ей все запросы на семейную и супружескую терапию. Некоторые коллеги из нашего института рассказывают мне о том, как хорошо работает системная семейная терапия. Я почти согласен, что это, может быть, даже самый эффективный подход в работе с семьями, но как-то в сердцах сказал, что я скорее поменяю профессию, чем буду увлеченно давать «инвариантные предписания». (Я солидарен с Маргаритой Спаньоло-Лобб, которая на недавней конференции Европейской Ассоциации Гештальт Терапии сказала, что она занимается гештальт-терапией не потому, что это самый лучший подход в мире, а потому что ей нравится заниматься гештальт-терапией.)
Итак, мне хватало работы «и без этих хлопот», и можете представить мое замешательство, когда в начале 2006 года моя клиентка, с которой я работал с перерывами уже больше десяти лет, попросила меня поработать с ней и ее мужем как парой. Конечно, моей первой реакцией было предложение другого терапевта. Она мне объяснила, почему лучше я. Я стал лихорадочно выяснять, действительно ли ее муж тоже хочет, чтобы это был я, исследовать предположение о том, что она избегает нового опыта при обращении к другому терапевту, и прочее. Она давала вразумительные ответы, и мне пришлось предположить, что главное препятствие – мое нежелание заниматься супружеской терапией. В данном случае это нежелание было ослаблено симпатией к клиентке, и я со вздохом сказал, что согласен. Она улыбнулась.
Теперь передо мной стояла задача. Мне нужно было найти в себе ресурсы для того, чтобы, если не с удовольствием, то, по крайней мере, с интересом работать. Призрак тоскливого разочарования побуждал к творческим усилиям.
И я придумал!
Дело в том, что меня всегда удивляло, как люди, долгое время прожившие вместе, постепенно «присваивают» образ другого, превращают своего партнера в «интерьер». Наверное, всем с детства знакома игра «Море волнуется…» Помните, «морская фигура, замри»? Когда в семье наступает кризис, и супруги становятся перед задачей «отмереть», то есть «ожить», оказывается, что сделать это уже трудно. Они уже упростили отношения с другим, сделали их более линейными, однозначными, и слишком часто стараются «договориться» (если не «продавить» другого) вместо того, чтобы соблазнять друг друга к полноте отношений. Если проводить аналогию с искусством, то психологический роман превращается в дурной телесериал.
Может быть, показать им драму их отношений в форме, более приближенной к искусству, чем то, что они демонстрируют в кабинете терапевта? То есть в эстетически организованной форме? Например, группа терапевтов, наблюдающая за ними в течение нескольких сессий, подбирает какое-то произведение, близкое по сюжету к их жизни, и разыгрывает это перед ними, предлагая им участвовать в критической дискуссии после просмотра. Или, еще интереснее: терапевт или команда терапевтов пишет сценарий по мотивам их рассказов о своих супружеских конфликтах. Этот сценарий прямо перед их глазами ставится терапевтом-«режиссером» со своими коллегами терапевтами-«актерами». Они наблюдают за этой работой, а дома обсуждают ее. А может быть, потом ввести второй состав «актеров» — самих клиентов? Да, только я размечтался, у меня нет этой команды, а вскоре надо их принимать. А пусть сами пишут сценарий! Если не получится, будем «работать над сценарием». В конце концов, может быть, именно кропотливая совместная работа над сценарием своей жизни приведет их к какому-то новому пониманию, новому отношению друг к другу?! Вот только пойдут ли они на эту нелегкую работу, не саботируют ли ее, ожидая от психотерапевта «избавления от проблем»? Эх, посмотрим… Во всяком случае, мне стало интересно, и я почувствовал, что уже без тоскливого опасения думаю о предстоящей встрече.
Я хочу начать с признания. Когда-то давно, лет 20 назад, на заре своей профессиональной карьеры, еще до систематического обучения гештальт-терапии, я с удовольствием работал с супружескими парами. Мне нравилось удивлять людей, проживших десяток лет вместе, предложением познакомиться друг с другом. В самом деле, мне казалось, что, если люди, которые хоть когда-то любили друг друга, услышат переживания, увидят красоту внутреннего мира своего супруга или супруги, они найдут в себе интерес и притяжение друг к другу, смогут жить вместе или, по крайней мере, разведутся, сохранив взаимное уважение и благодарность. В теоретическом плане мне были близки опытные (experiential) подходы (Кемплеровская гештальт-терапия, Вирджиния Сатир, Карл Витакер). Возможно, мне не хватало терапевтического мастерства, но результаты работы с супругами, в отличие от индивидуальной терапии, меня скорее разочаровывали. Энтузиазм в этой области угасал. Я стал развиваться как индивидуальный и групповой психотерапевт, постепенно превратившись в опытного гештальт-терапевта и преподавателя гештальт-терапии.
В последние годы, пользуясь тем, что моя жена – сертифицированный семейный терапевт, я с облегчением перенаправляю ей все запросы на семейную и супружескую терапию. Некоторые коллеги из нашего института рассказывают мне о том, как хорошо работает системная семейная терапия. Я почти согласен, что это, может быть, даже самый эффективный подход в работе с семьями, но как-то в сердцах сказал, что я скорее поменяю профессию, чем буду увлеченно давать «инвариантные предписания». (Я солидарен с Маргаритой Спаньоло-Лобб, которая на недавней конференции Европейской Ассоциации Гештальт Терапии сказала, что она занимается гештальт-терапией не потому, что это самый лучший подход в мире, а потому что ей нравится заниматься гештальт-терапией.)
Итак, мне хватало работы «и без этих хлопот», и можете представить мое замешательство, когда в начале 2006 года моя клиентка, с которой я работал с перерывами уже больше десяти лет, попросила меня поработать с ней и ее мужем как парой. Конечно, моей первой реакцией было предложение другого терапевта. Она мне объяснила, почему лучше я. Я стал лихорадочно выяснять, действительно ли ее муж тоже хочет, чтобы это был я, исследовать предположение о том, что она избегает нового опыта при обращении к другому терапевту, и прочее. Она давала вразумительные ответы, и мне пришлось предположить, что главное препятствие – мое нежелание заниматься супружеской терапией. В данном случае это нежелание было ослаблено симпатией к клиентке, и я со вздохом сказал, что согласен. Она улыбнулась.
Теперь передо мной стояла задача. Мне нужно было найти в себе ресурсы для того, чтобы, если не с удовольствием, то, по крайней мере, с интересом работать. Призрак тоскливого разочарования побуждал к творческим усилиям.
И я придумал!
Дело в том, что меня всегда удивляло, как люди, долгое время прожившие вместе, постепенно «присваивают» образ другого, превращают своего партнера в «интерьер». Наверное, всем с детства знакома игра «Море волнуется…» Помните, «морская фигура, замри»? Когда в семье наступает кризис, и супруги становятся перед задачей «отмереть», то есть «ожить», оказывается, что сделать это уже трудно. Они уже упростили отношения с другим, сделали их более линейными, однозначными, и слишком часто стараются «договориться» (если не «продавить» другого) вместо того, чтобы соблазнять друг друга к полноте отношений. Если проводить аналогию с искусством, то психологический роман превращается в дурной телесериал.
Может быть, показать им драму их отношений в форме, более приближенной к искусству, чем то, что они демонстрируют в кабинете терапевта? То есть в эстетически организованной форме? Например, группа терапевтов, наблюдающая за ними в течение нескольких сессий, подбирает какое-то произведение, близкое по сюжету к их жизни, и разыгрывает это перед ними, предлагая им участвовать в критической дискуссии после просмотра. Или, еще интереснее: терапевт или команда терапевтов пишет сценарий по мотивам их рассказов о своих супружеских конфликтах. Этот сценарий прямо перед их глазами ставится терапевтом-«режиссером» со своими коллегами терапевтами-«актерами». Они наблюдают за этой работой, а дома обсуждают ее. А может быть, потом ввести второй состав «актеров» — самих клиентов? Да, только я размечтался, у меня нет этой команды, а вскоре надо их принимать. А пусть сами пишут сценарий! Если не получится, будем «работать над сценарием». В конце концов, может быть, именно кропотливая совместная работа над сценарием своей жизни приведет их к какому-то новому пониманию, новому отношению друг к другу?! Вот только пойдут ли они на эту нелегкую работу, не саботируют ли ее, ожидая от психотерапевта «избавления от проблем»? Эх, посмотрим… Во всяком случае, мне стало интересно, и я почувствовал, что уже без тоскливого опасения думаю о предстоящей встрече.
О.В. Немиринский
Супруги, образованные интеллигентные люди за пятьдесят, назовем их Ларисой и Михаилом, переживали тот тип кризиса, который хорошо известен семейным терапевтам. Двое старших детей уже жили отдельно, младшая закончила институт и стала работать. Хотя она еще жила с ними в одной квартире, но ее жизнь уже мало зависела от них.
Когда дети вырастают и покидают дом, супруги обнаруживают, что у них стало больше свободного времени, и можно вложить его в работу или в увлечения, реализовать какие-то давние проекты и мечты. Одновременно они обнаруживают, что в пространстве между ними уже нет детей, о которых надо заботиться. Они оказываются друг перед другом и перед образовавшейся пустотой. В лучшем случае они и станут больше реализовывать себя, и подойдут поближе друг к другу. Но это сближение, «возвращение» друг к другу часто дается с трудом. Здесь и наступает своеобразный «момент истины», когда становится ясно, сколько интимности сохранено и умножено, а сколько потеряно. Порой в такой ситуации они начинают «дергать» друг друга к себе и отталкиваться почти одновременно.
В нашем случае Лариса и Михаил сохранили теплое и заботливое отношение друг к другу. Тем не менее, признаки кризиса можно было увидеть хотя бы в том, что в первый раз именно Михаил, человек эмоционально сдержанный и без особого восторга относящийся к психотерапевтическим занятиям, был не только «согласен» прийти, но выступил инициатором совместных встреч. Она жаловалась на то, что он много времени проводит у компьютера, и видела в этом признаки начинающейся компьютерной зависимости. Он был утомлен и напуган тем, что она «стала его доводить, постоянно обижалась или скандалила», и даже моменты интимной близости стали случаться реже, чем раньше.
Первая совместная встреча была посвящена прояснению того, ЧТО происходит, во время второй мы опытным путем исследовали, КАК прерываются их интеракции. В конце второй встречи я предложил им домашнее задание.
Задание заключалось в том, что каждый из них должен был написать короткий сценарий (продолжительность сценки – 3 – 4 минуты). Персонажами этого сценария являются они сами, а содержание отражает «конфликтные» аспекты их отношений. Когда сценарии будут готовы, каждый по очереди превращается в режиссера и ставит свой сценарий с двумя актерами – собой и супругом/супругой. В процессе постановки режиссеру необходимо добиться того, чтобы актер точно воплотил его сценарный и режиссерский замыслы. Актер, играющий в данный момент в пьесе своего мужа/ своей жены, должен слушать режиссера и стараться воплотить его/ее замысел. Следующую встречу мы отнесли на три недели, чтобы они успели хотя бы по разу поработать со своими сценариями. Я предупредил их о том, что во время этой встречи мы будем продолжать работать с постановкой, и попросил принести распечатанные тексты.
К моей радости, они выполнили задание. Я попросил у них тексты.
Его текст.
Миша и Лара дома. Вечер. Миша у компьютера – играет в бридж. Лара в соседней комнате, говорит по телефону. Проходит часа два…
Л. (проходя мимо): Как же ты криво сидишь.
М.: Тебе, кстати, звонила Тамара Ивановна, или что-то похожее…
Л.: Может Николаевна?
М.: Ну…, может быть.
Л.: Ты так изменился за последнее время, раньше ты т-а-к-о-о-е не забывал.
М.: Разве?
Л.: Очевидно, — это у тебя от бриджа.
Л.: …… Нет, я все-таки хочу понять, в чем смысл этого сидения у компьютера, это твой смысл жизни?
М.: Да нет, смысл жизни – это гораздо шире, конечно, — но в том числе включает в себя и бридж.
Л.: Нет, это смешно, это не смысл жизни. Что такое, по-твоему, смысл жизни?
М.: Ну мы часто говорили об этом. Одно из возможных определений, по-моему, — «смысл жизни – в самой жизни, в широком смысле этого слова».
Л.: Ну, тогда и у наркоманов есть смысл жизни!
М.: Конечно, у них смысл простой – найти деньги, наркотик, уколоться, поймать кайф.
Л.: Нет, смысл жизни может быть только духовным…
М.: Мне ближе то, что Эмиль Золя сказал, — «Весь смысл жизни заключается в бесконечном завоевании неизвестного, в вечном усилии познать больше». В свое время я изучал физику, математику, программирование, сейчас изучаю бридж, для меня важно постараться узнать о бридже как можно больше. Игра ведь очень интеллектуальная и требует большой теоретической подготовки, еще остается много не познанного.
Л.: Не может быть хобби смыслом жизни, и вообще это не хобби, а «зависимость»…
М.: А мне кажется, что бридж ближе к работе, судя по времени и усилиям, которые я на него трачу.
Л.: Работа – это то, за что платят деньги.
М. Ну, это как посмотреть. Представь себе, что ты делаешь некоторую работу, тратишь на нее 12 – 15 часов в день, за нее тебе надо бы платить, скажем, 80 000 рублей в месяц, но ты получаешь на самом деле 20 000 рублей. Можно сказать, что это работа?
Л.: Конечно.
М.: А можно сказать, что это увлечение, переросшее в зависимость. Так как ты реально работаешь только 3 часа – только они оплачены. А остальные 8 часов – это уже хобби, «зависимость»… Почти как у меня.
Л.: Ты все переворачиваешь с ног на голову, изворачиваешься, с тобой невозможно разговаривать, все, все, все – замолчи… (уходит, хлопает дверью).
Ее текст.
ДОМАШНИЙ СЦЕНАРИЙ
«Как мы суп варили»
Я. Миша, а давай-ка сварим суп!
М. (вскакивает). Вот здорово! С удовольствием! Прямо сейчас?
Я. Можно сейчас. Тогда я пошла ставить воду.
Наливаю в кастрюлю воды, ставлю на огонь. А М. уже рядом, достает из холодильника морковь, лук, баклажан из морозилки и зелень.
Я достаю сковородку, терку и нож. Миша режет баклажан, чистит и трет морковь, я чищу и режу лук. Сваливаем морковь с овощами и лук на сковородку.
Миша режет капусту, я чищу и режу морковку.
Я. Просто праздник героического совместного труда!
М. Мне тоже очень весело!
Я. А еще как будет вкусно есть!
М. Ну, это если получится. Может быть, мы правильные пропорции не соблюдаем. Надо было в поваренных книгах сначала почитать.
Я. В разных книгах ты найдешь совершенно разные рецепты овощных супов.
М. Но ведь есть какие-то классические рецепты, правильные сочетания.
Я. Любая хорошая хозяйка лучше всех знает, что вкусно в ее семье, а что нет.
М. Ну, не знаю…
Я. У меня такое чувство, что ты обвиняешь меня, что я плохая хозяйка.
М. Ничего подобного. Даже в мыслях не было.
Я. В мысль это может у тебя еще и не оформилось, но подсознательно уже заработало, и все, что ты сказал по поводу рецептов и классических сочетаний, говорит о твоих сомнениях в моих хозяйственных способностях. Ты не принимаешь того, что я делаю. Даже не попробовал, вкусный суп получился или нет. Получается, что тебя больше интересуют правильные пропорции и указания мне, чем истинный продукт!
М. Да нет, ничего подобного!
Я. Ну тогда докажи, докажи! (Миша молчит.) (торжествующе). Ага! И сказать тебе нечего! Значит, я права – опять ты не преминул меня обвинить, любым пустяком воспользуешься! Все! (хлопает дверью).
(Или:
Я. Тогда зачем ты стал сомневаться? Это дискредитирует меня как хозяйку, ты об этом не подумал?
М. Ну, просто я всегда так мыслю – есть авторитеты, которые лучше нас знают, что хорошо, а что хуже.
Я. Знаешь, если бы я все делала только по писаному, в соответствии с тем, что сказал тот или другой авторитет… У меня, наверное, на это терпения не хватает. В общем, я люблю свободу эксперимента и творчества! Мне тесны рамки! И скучны! Мы будем есть суп, который изобрели сами! И это будет вкусно!)
Они разыграли обе сцены. Я поблагодарил их за прекрасный спектакль и попросил разрешения побыть литературным критиком. При этом я предупредил их, что у автора, как в известном фильме Феллини «8 ½», может возникнуть желание повесить критика; это вполне естественное желание, и в случае его возникновения я прошу автора высказать критику все, что он заслуживает.
Мы начали с его текста, и я сказал примерно следующее:
«Представленная маленькая пьеса, в сущности, — о хрупкости любви, о том, как истончаются тепло и близость в отношениях мужчины и женщины. Но речь в ней идет не о молодых любовниках, расставшихся вместо брачного хэппи-энда. Наоборот, действие происходит между зрелыми супругами, через много лет после этого самого брачного хэппи-энда. Все подчеркнуто буднично, стабильно, «по-домашнему». Он за компьютером, она в соседней комнате говорит по телефону. И уже первая фраза («Она (проходя мимо): Как же ты криво сидишь…») образцово двойственна. Реплика – очевидно – почти банальна, и – неочевидно – скрывает что-то еще. Что? Раздраженное ворчание? Заботу? Эта фраза задает двойственный тон всей пьесе. И сыграть ее можно и так, и эдак. И прожить ее можно и как сердитое ворчание, и как нежную заботу.
Дальше все опять буднично, как будто ничего не значащие фразы…
Он: Тебе, кстати, звонила Тамара Ивановна, или что-то похожее…
Она: Может Николаевна?
Он: Ну…, может быть.
Она: Ты так изменился за последнее время, раньше ты ТАКОЕ не забывал.
Раньше? Раньше… ТАКОЕ?..
И его следующая фраза – «Разве?» — выдает смятение. Она приглашает? Или обвиняет? Это сомнение всегда присутствует на втором плане, но внешне они обмениваются как будто ничего не значащими фразами. Она улавливает его робкий полуповорот к ней и … и тут же пугается и отталкивает его. «Она: Очевидно, — это у тебя от бриджа». Вопреки классическим правилам построения сюжета зритель уже может не ждать кульминации, с грустью понимая, что кульминация была в предыдущей реплике. «Разве?» — в этом была надежда на сближение; теперь же остается лишь привкус неслучившегося, и на сцену выходит Одиночество. В этой пьесе два персонажа – Он и Она, и два героя – Притяжение и Одиночество. Но герои не появляются на авансцене; они прячутся за обыденными репликами персонажей. Супруги вовлекаются в заумный философский разговор, заканчивающийся хлопающей дверью – вполне театральным и вполне жизненным знаком бессилия. Поэтому пьеса так не прямо, так тайно наполнена одиночеством и стремлением Его и Ее друг к другу.
Впрочем, возможны и другие трактовки. Приглашаю к обсуждению!»
Но дискуссии не случилось. Он был доволен рецензией и сказал, что «у автора нет существенных разногласий с высказанным мнением». Мы приступили к следующей части работы, где я был режиссером.
Для работы на сессии была выбран первый отрезок, заканчивающийся «Очевидно, — это у тебя от бриджа» и возникшей короткой паузой.
Вкратце говоря, моя задача состояла в том, чтобы их реплики звучали максимально двусмысленно, чтобы они могли вложить в них одновременно несколько несовместимых стремлений, несколько противоположных потребностей, совершенно различных переживаний. Не упростить, а наоборот, усложнить! Добиться проживания парадокса. Причем парадокс здесь не поверхностная форма, а отражение самой сути отношений.
Мы работали почти с каждой фразой из этого короткого отрезка.
«Как же ты криво сидишь…» Она видит спину своего мужа, родного человека, в очередной раз замечает, что он стареет, испытывает к нему жалость и нежность, и одновременно досадует на это сидение у компьютера, ведь он мог бы стареть красивее, мог бы много еще сделать, жить интересно, ведь она старается, а он уперся в экран… и спину вот сгорбил, болеть ведь будет… «Как же ты криво сидишь» должно быть произнесено со всеми этими чувствами одновременно. Это трудно? Да. Это почти невозможно, но надо постараться это сделать.
«Тебе, кстати, звонила Тамара Ивановна…» Почти мимоходом, но не так, чтобы совсем без напряжения. Почти мимоходом, но с надеждой, фраза за фразой, поговорить о том, о чем надо бы поговорить…
И вот эта ссылка на «раньше», это невольное (или не невольное?) «обострение игры». Она как бы показывает, что она все помнит, что ценит то, что между ними, что она готова что-то сказать…
Дольше всего мы работали с «Разве?» И желание, и страх, и надежду, и разочарование, и все это вложить в одно слово! «Разве?»
Ее ответ и десятисекундная пауза. Пауза, в течение которой из пространства между ними уходит воздух. Дальше – слова.
Ее текст. Приблизительное содержание «рецензии»:
«Вторая пьеса является то ли логическим продолжением первой, то ли, скорее всего, ее версией. На сцене те же герои и те же действующие лица. Но здесь Она старается сделать вид, что проблем нет, одиночества нет, и «мы сейчас быстро все решим наилучшим образом». Материал, опять же, «обыденный»: супруги вместе варят суп. Что может лучше подойти для описания семейной идиллии? Он включается в игру, помогает резать капусту, идиллия разворачивается. Но ее иллюзорность постепенно, так же обыденно, в обмене бытовыми фразами прорастает наружу. Высказанное по ходу сомнение тут же вызывает подозрительность и страх быть отвергнутой. За спинами встают накопленные обиды. И вот уже: «У меня такое чувство, что ты меня обвиняешь, что я плохая хозяйка». Его попытка избежать скандального поворота: «Да нет, ничего подобного». Но колесо уже завертелось, «семейная сцена» набирает ход. Мечта разрушается так быстро и одновременно так реалистично, так по-сериальному «всем понятно», что поневоле задумаешься о том, «да как же это» («понятное») происходит! Примечательно, что сцена заканчивается тем же, чем и предыдущая – хлопающей дверью. Видимо, эта хлопающая дверь является своеобразным третьим персонажем, присутствующим в обеих пьесах».
В отличие от его пьесы, здесь мы работали с концовкой, от слов «Ты не принимаешь того, что я делаю» до хлопающей двери.
Не буду описывать этот отрезок подробно, потому что суть его была такой же. Мы опять работали с отдельными репликами: «Ну тогда докажи, докажи!..», «Значит, я права…» И злорадное торжество своей правоты, и отчаяние своего поражения («Неужели права?!»), и желание, чтобы он остановил, и невозможность остаться в этом, и сметающее все желание немедленно снять это невыносимое напряжение… Все это несовместимое должно было парадоксально совместиться в произносимой реплике. Сначала мы пробовали разные интонации по очереди. А потом то, что почти невозможно, — все это одновременно. Они старались. В конце были вдохновлены и задумчивы.
Кстати, следующая встреча оказалась в контексте супружеской терапии последней. Говорили об их интимных отношениях. Они остались довольны и отдельно поблагодарили «за работу с пьесами».
В данном месте прилично было бы произвести теоретические обобщения. Что я и сделаю, стараясь быть кратким.
1. Значение совместной деятельности. Любая устойчивая диада, в особенности супружеская пара, имеет свои границы. Супруги обращаются за помощью тогда, когда их вера в силу, прочность и богатство их отношений сильно пошатнулась. Но когда эта вера ослабевает, велик соблазн переложить ответственность за свои отношения на третьего. Этим «третьим» может стать ребенок, который превращается в «идентифицированного пациента». Им может стать и терапевт. (Само по себе «терапевтическое вмешательство» является до некоторой степени внутренне парадоксальной конструкцией, так как одной из первых задач этого «вмешательства» должна быть поддержка целостности супружеской пары. Тогда эта пара как целое сможет вступить в терапевтическое взаимодействие с терапевтом.) Задача терапевта состоит в том, чтобы вернуть супругам их ответственность за отношения в паре, что лучше всего сделать в совместной деятельности. Труд написания сценария и постановки этого сценария является как раз такой совместной деятельностью по осмыслению своих отношений. В этой деятельности, к тому же, хорошо сочетаются индивидуальное творчество и совместные усилия.
Хочу пояснить эту мысль на примере одного из важных аспектов этого «домашнего задания». Супруги дома ставят свои сцены, используя себя и другого в качестве актеров. Тем самым пары, которые обычно приходят на супружескую терапию в состоянии борьбы друг с другом, вынуждены учиться в позиции режиссера объяснять другому, как переживается то или иное событие, «как это надо сыграть», а в позиции актера подчиняться супругу-режиссеру. Они учатся подчиняться друг другу. Но не механически, а творчески, «вчувствуясь в режиссерскую задумку» и таким образом участвуя в построении совместного результата.
2. Важность художественной формы. Еще один терапевт, присутствующий в данной работе – это художественная форма. Дело в том, что художественный образ задает логику взаимодействия с ним. Это происходит потому, что в художественном образе «в снятом виде» присутствует логика его построения, основанная на единстве противоречий (Выготский,1986). Стремясь воплотить («распредметить») образ, и «актеры», и «режиссеры» вынуждены раскрывать эту логику движения парадокса. Внутренней («имманентной») целью этого движения является предельное выражение парадоксальных тенденций, в результате которого достигается полнота проживания (Немиринский,2006а). Кроме того, в тот момент, когда терапевт-режиссер работает с супругами-актерами, художественная деятельность является тем контекстом, в рамках которого осуществляется взаимодействие терапевта-режиссера и супружеской пары, представляющей целостный «актерский ансамбль».
3. Проживание парадокса. Мы уже говорили о том, что парадокс является способом конструкции психического и механизмом построения как психотерапии, так и произведения искусства (Немиринский,2006,а,б). Но в данном контексте важно, что парадокс должен быть прожит супругами в форме сознаваемого переживания. Когда они воплощают парадоксальный образ, то происходит не только лучшее понимание того, что между ними происходит. Их отношения обогащаются и в смысловом, и в эмоциональном плане. Можно сказать, что проживание парадокса – это способ не только понимания, но и проникновения в отношения.
Когда дети вырастают и покидают дом, супруги обнаруживают, что у них стало больше свободного времени, и можно вложить его в работу или в увлечения, реализовать какие-то давние проекты и мечты. Одновременно они обнаруживают, что в пространстве между ними уже нет детей, о которых надо заботиться. Они оказываются друг перед другом и перед образовавшейся пустотой. В лучшем случае они и станут больше реализовывать себя, и подойдут поближе друг к другу. Но это сближение, «возвращение» друг к другу часто дается с трудом. Здесь и наступает своеобразный «момент истины», когда становится ясно, сколько интимности сохранено и умножено, а сколько потеряно. Порой в такой ситуации они начинают «дергать» друг друга к себе и отталкиваться почти одновременно.
В нашем случае Лариса и Михаил сохранили теплое и заботливое отношение друг к другу. Тем не менее, признаки кризиса можно было увидеть хотя бы в том, что в первый раз именно Михаил, человек эмоционально сдержанный и без особого восторга относящийся к психотерапевтическим занятиям, был не только «согласен» прийти, но выступил инициатором совместных встреч. Она жаловалась на то, что он много времени проводит у компьютера, и видела в этом признаки начинающейся компьютерной зависимости. Он был утомлен и напуган тем, что она «стала его доводить, постоянно обижалась или скандалила», и даже моменты интимной близости стали случаться реже, чем раньше.
Первая совместная встреча была посвящена прояснению того, ЧТО происходит, во время второй мы опытным путем исследовали, КАК прерываются их интеракции. В конце второй встречи я предложил им домашнее задание.
Задание заключалось в том, что каждый из них должен был написать короткий сценарий (продолжительность сценки – 3 – 4 минуты). Персонажами этого сценария являются они сами, а содержание отражает «конфликтные» аспекты их отношений. Когда сценарии будут готовы, каждый по очереди превращается в режиссера и ставит свой сценарий с двумя актерами – собой и супругом/супругой. В процессе постановки режиссеру необходимо добиться того, чтобы актер точно воплотил его сценарный и режиссерский замыслы. Актер, играющий в данный момент в пьесе своего мужа/ своей жены, должен слушать режиссера и стараться воплотить его/ее замысел. Следующую встречу мы отнесли на три недели, чтобы они успели хотя бы по разу поработать со своими сценариями. Я предупредил их о том, что во время этой встречи мы будем продолжать работать с постановкой, и попросил принести распечатанные тексты.
К моей радости, они выполнили задание. Я попросил у них тексты.
Его текст.
Миша и Лара дома. Вечер. Миша у компьютера – играет в бридж. Лара в соседней комнате, говорит по телефону. Проходит часа два…
Л. (проходя мимо): Как же ты криво сидишь.
М.: Тебе, кстати, звонила Тамара Ивановна, или что-то похожее…
Л.: Может Николаевна?
М.: Ну…, может быть.
Л.: Ты так изменился за последнее время, раньше ты т-а-к-о-о-е не забывал.
М.: Разве?
Л.: Очевидно, — это у тебя от бриджа.
Л.: …… Нет, я все-таки хочу понять, в чем смысл этого сидения у компьютера, это твой смысл жизни?
М.: Да нет, смысл жизни – это гораздо шире, конечно, — но в том числе включает в себя и бридж.
Л.: Нет, это смешно, это не смысл жизни. Что такое, по-твоему, смысл жизни?
М.: Ну мы часто говорили об этом. Одно из возможных определений, по-моему, — «смысл жизни – в самой жизни, в широком смысле этого слова».
Л.: Ну, тогда и у наркоманов есть смысл жизни!
М.: Конечно, у них смысл простой – найти деньги, наркотик, уколоться, поймать кайф.
Л.: Нет, смысл жизни может быть только духовным…
М.: Мне ближе то, что Эмиль Золя сказал, — «Весь смысл жизни заключается в бесконечном завоевании неизвестного, в вечном усилии познать больше». В свое время я изучал физику, математику, программирование, сейчас изучаю бридж, для меня важно постараться узнать о бридже как можно больше. Игра ведь очень интеллектуальная и требует большой теоретической подготовки, еще остается много не познанного.
Л.: Не может быть хобби смыслом жизни, и вообще это не хобби, а «зависимость»…
М.: А мне кажется, что бридж ближе к работе, судя по времени и усилиям, которые я на него трачу.
Л.: Работа – это то, за что платят деньги.
М. Ну, это как посмотреть. Представь себе, что ты делаешь некоторую работу, тратишь на нее 12 – 15 часов в день, за нее тебе надо бы платить, скажем, 80 000 рублей в месяц, но ты получаешь на самом деле 20 000 рублей. Можно сказать, что это работа?
Л.: Конечно.
М.: А можно сказать, что это увлечение, переросшее в зависимость. Так как ты реально работаешь только 3 часа – только они оплачены. А остальные 8 часов – это уже хобби, «зависимость»… Почти как у меня.
Л.: Ты все переворачиваешь с ног на голову, изворачиваешься, с тобой невозможно разговаривать, все, все, все – замолчи… (уходит, хлопает дверью).
Ее текст.
ДОМАШНИЙ СЦЕНАРИЙ
«Как мы суп варили»
Я. Миша, а давай-ка сварим суп!
М. (вскакивает). Вот здорово! С удовольствием! Прямо сейчас?
Я. Можно сейчас. Тогда я пошла ставить воду.
Наливаю в кастрюлю воды, ставлю на огонь. А М. уже рядом, достает из холодильника морковь, лук, баклажан из морозилки и зелень.
Я достаю сковородку, терку и нож. Миша режет баклажан, чистит и трет морковь, я чищу и режу лук. Сваливаем морковь с овощами и лук на сковородку.
Миша режет капусту, я чищу и режу морковку.
Я. Просто праздник героического совместного труда!
М. Мне тоже очень весело!
Я. А еще как будет вкусно есть!
М. Ну, это если получится. Может быть, мы правильные пропорции не соблюдаем. Надо было в поваренных книгах сначала почитать.
Я. В разных книгах ты найдешь совершенно разные рецепты овощных супов.
М. Но ведь есть какие-то классические рецепты, правильные сочетания.
Я. Любая хорошая хозяйка лучше всех знает, что вкусно в ее семье, а что нет.
М. Ну, не знаю…
Я. У меня такое чувство, что ты обвиняешь меня, что я плохая хозяйка.
М. Ничего подобного. Даже в мыслях не было.
Я. В мысль это может у тебя еще и не оформилось, но подсознательно уже заработало, и все, что ты сказал по поводу рецептов и классических сочетаний, говорит о твоих сомнениях в моих хозяйственных способностях. Ты не принимаешь того, что я делаю. Даже не попробовал, вкусный суп получился или нет. Получается, что тебя больше интересуют правильные пропорции и указания мне, чем истинный продукт!
М. Да нет, ничего подобного!
Я. Ну тогда докажи, докажи! (Миша молчит.) (торжествующе). Ага! И сказать тебе нечего! Значит, я права – опять ты не преминул меня обвинить, любым пустяком воспользуешься! Все! (хлопает дверью).
(Или:
Я. Тогда зачем ты стал сомневаться? Это дискредитирует меня как хозяйку, ты об этом не подумал?
М. Ну, просто я всегда так мыслю – есть авторитеты, которые лучше нас знают, что хорошо, а что хуже.
Я. Знаешь, если бы я все делала только по писаному, в соответствии с тем, что сказал тот или другой авторитет… У меня, наверное, на это терпения не хватает. В общем, я люблю свободу эксперимента и творчества! Мне тесны рамки! И скучны! Мы будем есть суп, который изобрели сами! И это будет вкусно!)
Они разыграли обе сцены. Я поблагодарил их за прекрасный спектакль и попросил разрешения побыть литературным критиком. При этом я предупредил их, что у автора, как в известном фильме Феллини «8 ½», может возникнуть желание повесить критика; это вполне естественное желание, и в случае его возникновения я прошу автора высказать критику все, что он заслуживает.
Мы начали с его текста, и я сказал примерно следующее:
«Представленная маленькая пьеса, в сущности, — о хрупкости любви, о том, как истончаются тепло и близость в отношениях мужчины и женщины. Но речь в ней идет не о молодых любовниках, расставшихся вместо брачного хэппи-энда. Наоборот, действие происходит между зрелыми супругами, через много лет после этого самого брачного хэппи-энда. Все подчеркнуто буднично, стабильно, «по-домашнему». Он за компьютером, она в соседней комнате говорит по телефону. И уже первая фраза («Она (проходя мимо): Как же ты криво сидишь…») образцово двойственна. Реплика – очевидно – почти банальна, и – неочевидно – скрывает что-то еще. Что? Раздраженное ворчание? Заботу? Эта фраза задает двойственный тон всей пьесе. И сыграть ее можно и так, и эдак. И прожить ее можно и как сердитое ворчание, и как нежную заботу.
Дальше все опять буднично, как будто ничего не значащие фразы…
Он: Тебе, кстати, звонила Тамара Ивановна, или что-то похожее…
Она: Может Николаевна?
Он: Ну…, может быть.
Она: Ты так изменился за последнее время, раньше ты ТАКОЕ не забывал.
Раньше? Раньше… ТАКОЕ?..
И его следующая фраза – «Разве?» — выдает смятение. Она приглашает? Или обвиняет? Это сомнение всегда присутствует на втором плане, но внешне они обмениваются как будто ничего не значащими фразами. Она улавливает его робкий полуповорот к ней и … и тут же пугается и отталкивает его. «Она: Очевидно, — это у тебя от бриджа». Вопреки классическим правилам построения сюжета зритель уже может не ждать кульминации, с грустью понимая, что кульминация была в предыдущей реплике. «Разве?» — в этом была надежда на сближение; теперь же остается лишь привкус неслучившегося, и на сцену выходит Одиночество. В этой пьесе два персонажа – Он и Она, и два героя – Притяжение и Одиночество. Но герои не появляются на авансцене; они прячутся за обыденными репликами персонажей. Супруги вовлекаются в заумный философский разговор, заканчивающийся хлопающей дверью – вполне театральным и вполне жизненным знаком бессилия. Поэтому пьеса так не прямо, так тайно наполнена одиночеством и стремлением Его и Ее друг к другу.
Впрочем, возможны и другие трактовки. Приглашаю к обсуждению!»
Но дискуссии не случилось. Он был доволен рецензией и сказал, что «у автора нет существенных разногласий с высказанным мнением». Мы приступили к следующей части работы, где я был режиссером.
Для работы на сессии была выбран первый отрезок, заканчивающийся «Очевидно, — это у тебя от бриджа» и возникшей короткой паузой.
Вкратце говоря, моя задача состояла в том, чтобы их реплики звучали максимально двусмысленно, чтобы они могли вложить в них одновременно несколько несовместимых стремлений, несколько противоположных потребностей, совершенно различных переживаний. Не упростить, а наоборот, усложнить! Добиться проживания парадокса. Причем парадокс здесь не поверхностная форма, а отражение самой сути отношений.
Мы работали почти с каждой фразой из этого короткого отрезка.
«Как же ты криво сидишь…» Она видит спину своего мужа, родного человека, в очередной раз замечает, что он стареет, испытывает к нему жалость и нежность, и одновременно досадует на это сидение у компьютера, ведь он мог бы стареть красивее, мог бы много еще сделать, жить интересно, ведь она старается, а он уперся в экран… и спину вот сгорбил, болеть ведь будет… «Как же ты криво сидишь» должно быть произнесено со всеми этими чувствами одновременно. Это трудно? Да. Это почти невозможно, но надо постараться это сделать.
«Тебе, кстати, звонила Тамара Ивановна…» Почти мимоходом, но не так, чтобы совсем без напряжения. Почти мимоходом, но с надеждой, фраза за фразой, поговорить о том, о чем надо бы поговорить…
И вот эта ссылка на «раньше», это невольное (или не невольное?) «обострение игры». Она как бы показывает, что она все помнит, что ценит то, что между ними, что она готова что-то сказать…
Дольше всего мы работали с «Разве?» И желание, и страх, и надежду, и разочарование, и все это вложить в одно слово! «Разве?»
Ее ответ и десятисекундная пауза. Пауза, в течение которой из пространства между ними уходит воздух. Дальше – слова.
Ее текст. Приблизительное содержание «рецензии»:
«Вторая пьеса является то ли логическим продолжением первой, то ли, скорее всего, ее версией. На сцене те же герои и те же действующие лица. Но здесь Она старается сделать вид, что проблем нет, одиночества нет, и «мы сейчас быстро все решим наилучшим образом». Материал, опять же, «обыденный»: супруги вместе варят суп. Что может лучше подойти для описания семейной идиллии? Он включается в игру, помогает резать капусту, идиллия разворачивается. Но ее иллюзорность постепенно, так же обыденно, в обмене бытовыми фразами прорастает наружу. Высказанное по ходу сомнение тут же вызывает подозрительность и страх быть отвергнутой. За спинами встают накопленные обиды. И вот уже: «У меня такое чувство, что ты меня обвиняешь, что я плохая хозяйка». Его попытка избежать скандального поворота: «Да нет, ничего подобного». Но колесо уже завертелось, «семейная сцена» набирает ход. Мечта разрушается так быстро и одновременно так реалистично, так по-сериальному «всем понятно», что поневоле задумаешься о том, «да как же это» («понятное») происходит! Примечательно, что сцена заканчивается тем же, чем и предыдущая – хлопающей дверью. Видимо, эта хлопающая дверь является своеобразным третьим персонажем, присутствующим в обеих пьесах».
В отличие от его пьесы, здесь мы работали с концовкой, от слов «Ты не принимаешь того, что я делаю» до хлопающей двери.
Не буду описывать этот отрезок подробно, потому что суть его была такой же. Мы опять работали с отдельными репликами: «Ну тогда докажи, докажи!..», «Значит, я права…» И злорадное торжество своей правоты, и отчаяние своего поражения («Неужели права?!»), и желание, чтобы он остановил, и невозможность остаться в этом, и сметающее все желание немедленно снять это невыносимое напряжение… Все это несовместимое должно было парадоксально совместиться в произносимой реплике. Сначала мы пробовали разные интонации по очереди. А потом то, что почти невозможно, — все это одновременно. Они старались. В конце были вдохновлены и задумчивы.
Кстати, следующая встреча оказалась в контексте супружеской терапии последней. Говорили об их интимных отношениях. Они остались довольны и отдельно поблагодарили «за работу с пьесами».
В данном месте прилично было бы произвести теоретические обобщения. Что я и сделаю, стараясь быть кратким.
1. Значение совместной деятельности. Любая устойчивая диада, в особенности супружеская пара, имеет свои границы. Супруги обращаются за помощью тогда, когда их вера в силу, прочность и богатство их отношений сильно пошатнулась. Но когда эта вера ослабевает, велик соблазн переложить ответственность за свои отношения на третьего. Этим «третьим» может стать ребенок, который превращается в «идентифицированного пациента». Им может стать и терапевт. (Само по себе «терапевтическое вмешательство» является до некоторой степени внутренне парадоксальной конструкцией, так как одной из первых задач этого «вмешательства» должна быть поддержка целостности супружеской пары. Тогда эта пара как целое сможет вступить в терапевтическое взаимодействие с терапевтом.) Задача терапевта состоит в том, чтобы вернуть супругам их ответственность за отношения в паре, что лучше всего сделать в совместной деятельности. Труд написания сценария и постановки этого сценария является как раз такой совместной деятельностью по осмыслению своих отношений. В этой деятельности, к тому же, хорошо сочетаются индивидуальное творчество и совместные усилия.
Хочу пояснить эту мысль на примере одного из важных аспектов этого «домашнего задания». Супруги дома ставят свои сцены, используя себя и другого в качестве актеров. Тем самым пары, которые обычно приходят на супружескую терапию в состоянии борьбы друг с другом, вынуждены учиться в позиции режиссера объяснять другому, как переживается то или иное событие, «как это надо сыграть», а в позиции актера подчиняться супругу-режиссеру. Они учатся подчиняться друг другу. Но не механически, а творчески, «вчувствуясь в режиссерскую задумку» и таким образом участвуя в построении совместного результата.
2. Важность художественной формы. Еще один терапевт, присутствующий в данной работе – это художественная форма. Дело в том, что художественный образ задает логику взаимодействия с ним. Это происходит потому, что в художественном образе «в снятом виде» присутствует логика его построения, основанная на единстве противоречий (Выготский,1986). Стремясь воплотить («распредметить») образ, и «актеры», и «режиссеры» вынуждены раскрывать эту логику движения парадокса. Внутренней («имманентной») целью этого движения является предельное выражение парадоксальных тенденций, в результате которого достигается полнота проживания (Немиринский,2006а). Кроме того, в тот момент, когда терапевт-режиссер работает с супругами-актерами, художественная деятельность является тем контекстом, в рамках которого осуществляется взаимодействие терапевта-режиссера и супружеской пары, представляющей целостный «актерский ансамбль».
3. Проживание парадокса. Мы уже говорили о том, что парадокс является способом конструкции психического и механизмом построения как психотерапии, так и произведения искусства (Немиринский,2006,а,б). Но в данном контексте важно, что парадокс должен быть прожит супругами в форме сознаваемого переживания. Когда они воплощают парадоксальный образ, то происходит не только лучшее понимание того, что между ними происходит. Их отношения обогащаются и в смысловом, и в эмоциональном плане. Можно сказать, что проживание парадокса – это способ не только понимания, но и проникновения в отношения.
Супружеская пара
Значительную часть моего рабочего времени занимает преподавание психотерапии. И, честно говоря, это занятие увлекает меня не меньше, чем сама работа с клиентами. Поэтому мне трудно было удержаться от применения совершенных открытий в тренинге психотерапевтов.
В чем главная задача терапевта-тренера? В том, чтобы в ясной и доступной форме показать, как происходит таинство психотерапии. (Существуют, конечно же, и другие задачи, описывать которые я здесь не буду.) Для этого нужно отойти от суеты и многословия и сосредоточиться на чем-то, что может оказаться важным: на сказанном слове, на жесте, движении, на том звоне тишины, которое порой сопровождает сказанное слово. Как прекрасно сказано:
«Слово, единственное, как электронный адрес:
ошибся буковкой – не дождешься письма.
Все прочее – литература: игра в «Тетрис»,
ловкость сердца, бодибилдинг ума».
(В.Павлова)1
Итак, дело было на одном из летних интенсивных семинаров по гештальт-терапии. Заявленная тема семинара – «Эстетика терапевтических отношений».
В один из моментов я предупредил группу о том, что сейчас двое участников поработают в центре круга как терапевт и клиент, после чего вместо обычного супервидения мы выберем какой-то отрезок из сессии, и под руководством супервизора (то есть меня) терапевт и клиент повторно «разыграют» этот отрезок в кругу. Одна из участниц, назовем ее Светой, заявила о желании получить супервидение и поработать терапевтом. Другая участница, назовем ее Аней, вышла к ней клиентом. У последней я спросил, не смущает ли ее перспектива потом участвовать в спектакле по мотивам ее жизни и ее переживаний. Она с грустной иронией сказала: «А чего стыдиться? Главное – себя не испугаться».
Они начали работать. Тематика сессии не очень располагала к игривости. Клиентка рассказывала о давней смерти отца и о том, что прошло уже много лет, но она не позволяет себе вспоминать о нем и переживать отношения с ним. Точнее, вспоминать-то может, но при этом чувства как будто куда-то уходят. Почти без эмоций, скорее повествовательно, она говорила, что не может ни отпустить его, ни вернуть те чувства, которые испытывала, когда была с ним рядом.
Сессия закончилась. Прозвучали эмоциональные отклики участников группы. Для последующей работы я выбрал короткий отрезок из шести реплик.
Света: И как ты живешь с этим?
Аня: Я стараюсь с этим не жить. Это очень сильные чувства, я теряю себя.
Света: А ты сейчас себя чувствуешь?
Аня: Да.
Света: Что сейчас с твоим телом?
Аня: С телом все в порядке… Это слезы. (Пауза.) Не спрашивай меня, как я с этим живу. Я не живу с этим.
Я внес два изменения в текст. Первое: я убрал в начале реплик терапевта «ненужные» слова («И…», «А…»), превращающие потенциально напряженную интонацию в повествовательную. (Светлана тоже приглушала свою эмоциональную включенность, «щадя» то ли Аню, то ли себя.) Второе: я дописал две фразы к последней реплике клиента. Теперь сценарий чуть-чуть отличался.
Света: Как ты живешь с этим?
Аня: Я стараюсь с этим не жить. Это очень сильные чувства, я теряю себя.
Света: Ты сейчас себя чувствуешь?
Аня: Да.
Света: Что сейчас с твоим телом?
Аня: С телом все в порядке… Это слезы. (Пауза.) Не спрашивай меня, как я с этим живу. Я не живу с этим. Я не живу с ним. Он умер.
Я написал этот текст на двух листочках и отдал их терапевту и клиенту. Когда Аня прочитала концовку, она посмотрела мне в глаза. В ее взгляде были и страх, и признание, и воодушевление, и усталая грусть. «Что?» — спросил я. «Попал…» — «Сможешь?» — «Да».
В силу супервизорских задач я как «режиссер» сосредоточился в основном на работе с терапевтом. С каким материалом мне предстояло работать? Три «правильные» терапевтические фразы — «как ты живешь с этим?», «ты сейчас себя чувствуешь?», «что сейчас с твоим телом?» — обычно сопровождаемые интонацией, в меру внимательной и в меру бесстрастной. Следовательно, интонация должна была оказаться другой, вырывающейся за рамки терапевтической схемы в голове терапевта. Более того, форма произнесения должна была «столкнуться» с видимой схематичностью терапевтической работы.
Первая реплика этой сцены в самой сессии и в самом деле была произнесена терапевтом «по-рабочему», так, что было непонятно, чего в этом больше – интереса или «техники» (так иногда изображают гештальт-терапевта, спрашивающего «И как тебе с этим?»). Я спросил у Светланы, как она в самом деле воспринимает переживания Ани. Оказалось, что с сочувствием и удивлением. Мы стали работать над конгруэнтностью интонации. «Господи, как же ты живешь с этим?» Но «Господи» и «же» — во внутреннем плане; для «столкновения содержания и формы» фразе лучше остаться прежней. Клиент отвечает довольно сильной смысловой заряженностью. А что следующая фраза терапевта? Просто рациональный «перевод в контекст здесь-и-теперь»? Она должна быть впусканием в себя клиента и настраиванием на него. Поэтому она произносится медленно, каждое слово наполнено отдельным смыслом, а фраза в целом — как предложение жизни – «Ты | сейчас | себя | чувствуешь?» «Да». Клиент отвечает одним словом, потому что что-то начинает происходить вне слов. Терапевт это чувствует, но не знает, как можно «с этим работать» вне почти шаблонных терапевтических фраз. («Что сейчас с твоим телом?») Она чувствует что-то еще, что не понимает, как выразить клиенту. Она как бы нечаянно роняет в эту фразу свою заботу, но боится отдаться собственной нежности и открытому сочувствию горю. Поэтому она говорит, отводя глаза, почти в сторону.
Света (в сторону): Что сейчас с твоим телом?
Аня: С телом все в порядке… Это слезы. … Не спрашивай меня, как я с этим живу. Я не живу с этим. Я не живу с ним. Он умер.
В чем главная задача терапевта-тренера? В том, чтобы в ясной и доступной форме показать, как происходит таинство психотерапии. (Существуют, конечно же, и другие задачи, описывать которые я здесь не буду.) Для этого нужно отойти от суеты и многословия и сосредоточиться на чем-то, что может оказаться важным: на сказанном слове, на жесте, движении, на том звоне тишины, которое порой сопровождает сказанное слово. Как прекрасно сказано:
«Слово, единственное, как электронный адрес:
ошибся буковкой – не дождешься письма.
Все прочее – литература: игра в «Тетрис»,
ловкость сердца, бодибилдинг ума».
(В.Павлова)1
Итак, дело было на одном из летних интенсивных семинаров по гештальт-терапии. Заявленная тема семинара – «Эстетика терапевтических отношений».
В один из моментов я предупредил группу о том, что сейчас двое участников поработают в центре круга как терапевт и клиент, после чего вместо обычного супервидения мы выберем какой-то отрезок из сессии, и под руководством супервизора (то есть меня) терапевт и клиент повторно «разыграют» этот отрезок в кругу. Одна из участниц, назовем ее Светой, заявила о желании получить супервидение и поработать терапевтом. Другая участница, назовем ее Аней, вышла к ней клиентом. У последней я спросил, не смущает ли ее перспектива потом участвовать в спектакле по мотивам ее жизни и ее переживаний. Она с грустной иронией сказала: «А чего стыдиться? Главное – себя не испугаться».
Они начали работать. Тематика сессии не очень располагала к игривости. Клиентка рассказывала о давней смерти отца и о том, что прошло уже много лет, но она не позволяет себе вспоминать о нем и переживать отношения с ним. Точнее, вспоминать-то может, но при этом чувства как будто куда-то уходят. Почти без эмоций, скорее повествовательно, она говорила, что не может ни отпустить его, ни вернуть те чувства, которые испытывала, когда была с ним рядом.
Сессия закончилась. Прозвучали эмоциональные отклики участников группы. Для последующей работы я выбрал короткий отрезок из шести реплик.
Света: И как ты живешь с этим?
Аня: Я стараюсь с этим не жить. Это очень сильные чувства, я теряю себя.
Света: А ты сейчас себя чувствуешь?
Аня: Да.
Света: Что сейчас с твоим телом?
Аня: С телом все в порядке… Это слезы. (Пауза.) Не спрашивай меня, как я с этим живу. Я не живу с этим.
Я внес два изменения в текст. Первое: я убрал в начале реплик терапевта «ненужные» слова («И…», «А…»), превращающие потенциально напряженную интонацию в повествовательную. (Светлана тоже приглушала свою эмоциональную включенность, «щадя» то ли Аню, то ли себя.) Второе: я дописал две фразы к последней реплике клиента. Теперь сценарий чуть-чуть отличался.
Света: Как ты живешь с этим?
Аня: Я стараюсь с этим не жить. Это очень сильные чувства, я теряю себя.
Света: Ты сейчас себя чувствуешь?
Аня: Да.
Света: Что сейчас с твоим телом?
Аня: С телом все в порядке… Это слезы. (Пауза.) Не спрашивай меня, как я с этим живу. Я не живу с этим. Я не живу с ним. Он умер.
Я написал этот текст на двух листочках и отдал их терапевту и клиенту. Когда Аня прочитала концовку, она посмотрела мне в глаза. В ее взгляде были и страх, и признание, и воодушевление, и усталая грусть. «Что?» — спросил я. «Попал…» — «Сможешь?» — «Да».
В силу супервизорских задач я как «режиссер» сосредоточился в основном на работе с терапевтом. С каким материалом мне предстояло работать? Три «правильные» терапевтические фразы — «как ты живешь с этим?», «ты сейчас себя чувствуешь?», «что сейчас с твоим телом?» — обычно сопровождаемые интонацией, в меру внимательной и в меру бесстрастной. Следовательно, интонация должна была оказаться другой, вырывающейся за рамки терапевтической схемы в голове терапевта. Более того, форма произнесения должна была «столкнуться» с видимой схематичностью терапевтической работы.
Первая реплика этой сцены в самой сессии и в самом деле была произнесена терапевтом «по-рабочему», так, что было непонятно, чего в этом больше – интереса или «техники» (так иногда изображают гештальт-терапевта, спрашивающего «И как тебе с этим?»). Я спросил у Светланы, как она в самом деле воспринимает переживания Ани. Оказалось, что с сочувствием и удивлением. Мы стали работать над конгруэнтностью интонации. «Господи, как же ты живешь с этим?» Но «Господи» и «же» — во внутреннем плане; для «столкновения содержания и формы» фразе лучше остаться прежней. Клиент отвечает довольно сильной смысловой заряженностью. А что следующая фраза терапевта? Просто рациональный «перевод в контекст здесь-и-теперь»? Она должна быть впусканием в себя клиента и настраиванием на него. Поэтому она произносится медленно, каждое слово наполнено отдельным смыслом, а фраза в целом — как предложение жизни – «Ты | сейчас | себя | чувствуешь?» «Да». Клиент отвечает одним словом, потому что что-то начинает происходить вне слов. Терапевт это чувствует, но не знает, как можно «с этим работать» вне почти шаблонных терапевтических фраз. («Что сейчас с твоим телом?») Она чувствует что-то еще, что не понимает, как выразить клиенту. Она как бы нечаянно роняет в эту фразу свою заботу, но боится отдаться собственной нежности и открытому сочувствию горю. Поэтому она говорит, отводя глаза, почти в сторону.
Света (в сторону): Что сейчас с твоим телом?
Аня: С телом все в порядке… Это слезы. … Не спрашивай меня, как я с этим живу. Я не живу с этим. Я не живу с ним. Он умер.
Терапевт и клиент
В том году я работал на двух летних интенсивных семинарах. На следующем я решил повторить тему «Эстетика терапевтических отношений», но уже с группой более высокого уровня. (Группу, работающую по программе «практикум по гештальт-терапии», составляли люди, закончившие либо заканчивающие трехлетнюю тренинговую программу. На семинаре, включающем в себя 9 рабочих дней, каждый участник этой группы один раз в день работал с клиентом из «младшей» группы.) Мне захотелось использовать описанный способ работы для проведения заочного супервидения таким образом, чтобы роль клиента (а возможно, моментами и терапевта) играли участники группы. Это действие планировалось провести во второй день «трехдневки», поэтому в конце первого дня я сообщил, что те, кто хочет получить такое своеобразное супервидение, должны в 11 вечера принести мне короткий сценарий, отражающий их трудности в работе с клиентом.
В назначенное время я получил три сценария. Два из них вызвали у меня уныние гротескной схематичностью в изображении клиента. Третий тоже поначалу не вызвал воодушевления, но побудил задуматься. Вот этот сценарий.
«Укрощение строптивой»
Клиентка (садится на стул, в руках мягкая игрушка – собака, жмет игрушку, игрушка пищит).
Терапевт (многозначительно выдерживает паузу). И что?
Клиентка (скорчив рожу и высунув язык). Собака!
Терапевт (в зал). Сука! (Клиентке.) Вижу! Зачем?
Клиентка. Нравится! А что, нельзя?
Терапевт (в зал). Точно сука! (Клиентке.) Нельзя!
Клиентка. Почему? Где это написано?
Терапевт (порывшись в памяти и не найдя там упоминания о запрете на собачек на терапии, в зал). Убью! (Клиентке.) Ты нарушаешь границы! (В зал.) О, как я придумал! (Самодовольно ухмыляется.)
Клиентка. Какие границы?
Терапевт. Ссссс… (Вспоминает про зал, говорит в зал.) Сука!!! (Клиентке.) Границы в смысле правил сессии!
Клиентка (потирая руки). Ну-ка, ну-ка! Что это за правило против собачек?
Терапевт выдерживает паузу, клиентка не выдерживает напряжения и начинает плакать.
Клиентка. Я… (всхлипывает) так долго ее выбирала (всхлипывает), а у меня проблема выбора. (Перестает плакать.) Так что это за правило?
Терапевт (повышая голос). Ты занимаешь руки и не выражаешь эмоции. (Возводит очи к Небесам с благодарностью за верное решение.)
Клиентка (бросает собаку на пол, но точно и аккуратно сбоку от своего стула). Так можно?
Терапевт (выныривая из нирваны). Конечно… (Опять уходит в нирвану.)
Клиентка. Я готова запустить ее тебе в рожу!
Терапевт (в зал). Я тоже готов запустить ей в рожу, да что-нибудь потяжелее. (Клиентке.) Я тоже на тебя злюсь.
Клиентка. Я хочу разобраться сегодня с отношениями с мужчинами.
Терапевт (окончательно покинув нирвану, но пребывая в благодушии). И что тебя в этих отношениях беспокоит?
Клиентка. Я не могу говорить им «нет».
Терапевт (мысленно представив летящую себе в лицо собаку). Правда?
Клиентка (мысленно представив собаку, летящую в лицо терапевту). Ну-у-у…
Терапевт (покосившись на собаку). Мне кажется, что ты сегодня уже говорила мне «нет».
Клиентка (изумленно). Да… (Начинает смеяться.)
Терапевт тоже смеется. Дружный смех полминуты.
ЗАНАВЕС.
В пользу этого сценария были и динамизм сюжета, и то, что его основу составляли почти буквально пересказанные события терапевтической сессии, проведенной автором несколько дней назад. Наличие чувства юмора было приятно, хотя более важным для меня было присутствие не только иронического отношения к клиентке, но и некоторой самоиронии.
С другой стороны… Этот сценарий казался мне также тенденциозным. Я знал автора как компетентного терапевта и творческого человека, но сквозь этот текст, по моему впечатлению, слишком навязчиво проступал образ «истеричной женщины». М-да-а, думал я, терапевт, конечно, умнее, он развенчивает и побеждает неразумную клиентку. Что здесь играть? Где здесь неоднозначность отношений?..
И вдруг меня осенило. Я подумал, что излишняя оценочность текста задается ремарками автора и репликами терапевта в сторону («в зал»). А если прочесть сценарий без этих ремарок и реплик в зал?
Я попробовал. О, это было совсем другое дело! Еще раз перечитав, я убрал также и финал, знаменующий «укрощение» «строптивой» клиентки. Соответственно, в этом случае отпало и название. Теперь сценарий выглядел по-другому.
Клиентка (садится на стул, в руках мягкая игрушка – собака, жмет игрушку, игрушка пищит).
Терапевт. И что?
Клиентка. Собака!
Терапевт. Вижу! Зачем?
Клиентка. Нравится! А что, нельзя?
Терапевт. Нельзя!
Клиентка. Почему?
Терапевт. Ты… нарушаешь границы… правила сессии!..
Клиентка. Ну-ка, ну-ка, что это за правило против собачек?
Терапевт. Ты занимаешь руки и не выражаешь эмоции.
Клиентка (бросает собаку на пол рядом со своим стулом). Так можно?
Терапевт. Конечно…
Клиентка. (Пауза.) Я готова запустить ее тебе в рожу!
Терапевт. Я тоже на тебя злюсь.
Клиентка. Я хочу разобраться сегодня с отношениями с мужчинами.
Терапевт. И что тебя в этих отношениях беспокоит?
На следующий день я зачитал свой вариант сценария. Автор удивился такому вольному обращению с его текстом, но возражать не стал. Я предложил автору не участвовать в первом составе актеров, а пока посмотреть, что будет происходить. «Итак, нам нужны актеры на роли терапевта и клиентки». – «А на роль собачки?» …Гениально! Мне попалась гениальная группа. Кажется, участница, предложившая ввести новую «действующую морду», сама и вызвалась, сказав, что она часто изображает из себя плюшевую собачку, и эта роль ей близка. Выбрали участника на роль терапевта и участницу на роль клиентки, попробовали разок, затем началась «режиссерская работа».
На мой взгляд, вся сцена является восхождением к фразе «Я хочу разобраться сегодня с отношениями с мужчинами». Отношения между женщиной и мужчиной и являются подтекстом этой сцены между клиенткой и терапевтом.
Приведу здесь некоторые «рабочие размышления», но хочу оговориться, что они были результатом подлинно совместной с группой работы.
Она. Здорово придумала, притащила с собой игрушку. Посмотри, какая!
Он озадачен. Терапия – так терапия, говори, с каким запросом, а тут какую-то собачку, и так устал, не понимаю, чего ты хочешь. «И что?» — «Собака» — «Вижу. Зачем?»
Она. Ну не знает она точно, чего хочет! Чтобы было весело, радостно. Чтобы ему было хорошо. Чтобы он похвалил… «Зачем?» Ну вот, опять не так. Не понравилось…
«Нравится. А что, нельзя?» Это первый момент столкновения нескольких реакций в душе клиентки. И растерянность, с привкусом грусти («что, и так нельзя?..»). И некоторое волнение («хочу нравиться»). И обида. По отдельности, а затем вместе. И с грустью, и с вызовом.
«Нельзя» — «Почему?» Игривой с ним не побудешь. А почему? (устало) Почему?!! (с отчаянием)
Он. Терапевт вдруг сам обнаруживает, что у него нет точного ответа на это «почему». Терапевту кажется важным не сдаваться, но он все же сомневается. После наспех сконструированной фразы возникает короткая пауза, в течение которой он в душе надеется, что клиентка перестанет сопротивляться.
Она еще брыкается, но потом сдавленно подчиняется. А награды все равно нет. И тут следует взрыв. Не буду стараться нравиться! Не хочешь, — и не надо! «Я готова запустить ее тебе в рожу!» Не самодовольно, а с горечью.
Он. В реплике терапевта – несколько планов. С одной стороны, он не первый день в терапии. Его ответ («Я тоже на тебя злюсь») выдержан в терапевтических рамках. С другой стороны, он в самом деле злится. С третьей стороны, он начинает улавливать, не в самой фразе, а в горечи интонации, что она по-настоящему расстроена, и, может быть, не только тем, что ей не удалось переиграть терапевта, а чем-то еще. Близится «что-то еще».
Она. «Я хочу разобраться сегодня с отношениями с мужчинами». Вот с этой фразой мы работали дольше всего. И произнести ее могла только та, которая была готова разобраться со своими отношениями с мужчинами. Сегодня. Эта реплика в конце концов звучала медленно, изнутри, так, что каждое слово было оплачено душевным капиталом. И так, что для терапевта все предыдущее отошло бы на второй план, а звучало бы только то, как была произнесена эта фраза. Так, чтобы, отвечая, опять же, медленно, «И что тебя в этих отношениях беспокоит?», он в самом деле хотел ее слышать.
Пока это происходило, сменился «актерский состав», и в последнем роль терапевта играл сам автор первоначального сценария. Была и завороженность явлением Женщины, и незабываемое «выражение лица» собачки. Автор сказал, что он получил от всего этого намного больше, чем ожидал. Группа была воодушевлена, причем не только спектаклем, но, как мне показалось, и какой-то хорошей задумчивостью о том, как происходит (или не происходит) терапия.
Я был счастлив. Наверное, я был готов даже заниматься супружеской терапией.
В назначенное время я получил три сценария. Два из них вызвали у меня уныние гротескной схематичностью в изображении клиента. Третий тоже поначалу не вызвал воодушевления, но побудил задуматься. Вот этот сценарий.
«Укрощение строптивой»
Клиентка (садится на стул, в руках мягкая игрушка – собака, жмет игрушку, игрушка пищит).
Терапевт (многозначительно выдерживает паузу). И что?
Клиентка (скорчив рожу и высунув язык). Собака!
Терапевт (в зал). Сука! (Клиентке.) Вижу! Зачем?
Клиентка. Нравится! А что, нельзя?
Терапевт (в зал). Точно сука! (Клиентке.) Нельзя!
Клиентка. Почему? Где это написано?
Терапевт (порывшись в памяти и не найдя там упоминания о запрете на собачек на терапии, в зал). Убью! (Клиентке.) Ты нарушаешь границы! (В зал.) О, как я придумал! (Самодовольно ухмыляется.)
Клиентка. Какие границы?
Терапевт. Ссссс… (Вспоминает про зал, говорит в зал.) Сука!!! (Клиентке.) Границы в смысле правил сессии!
Клиентка (потирая руки). Ну-ка, ну-ка! Что это за правило против собачек?
Терапевт выдерживает паузу, клиентка не выдерживает напряжения и начинает плакать.
Клиентка. Я… (всхлипывает) так долго ее выбирала (всхлипывает), а у меня проблема выбора. (Перестает плакать.) Так что это за правило?
Терапевт (повышая голос). Ты занимаешь руки и не выражаешь эмоции. (Возводит очи к Небесам с благодарностью за верное решение.)
Клиентка (бросает собаку на пол, но точно и аккуратно сбоку от своего стула). Так можно?
Терапевт (выныривая из нирваны). Конечно… (Опять уходит в нирвану.)
Клиентка. Я готова запустить ее тебе в рожу!
Терапевт (в зал). Я тоже готов запустить ей в рожу, да что-нибудь потяжелее. (Клиентке.) Я тоже на тебя злюсь.
Клиентка. Я хочу разобраться сегодня с отношениями с мужчинами.
Терапевт (окончательно покинув нирвану, но пребывая в благодушии). И что тебя в этих отношениях беспокоит?
Клиентка. Я не могу говорить им «нет».
Терапевт (мысленно представив летящую себе в лицо собаку). Правда?
Клиентка (мысленно представив собаку, летящую в лицо терапевту). Ну-у-у…
Терапевт (покосившись на собаку). Мне кажется, что ты сегодня уже говорила мне «нет».
Клиентка (изумленно). Да… (Начинает смеяться.)
Терапевт тоже смеется. Дружный смех полминуты.
ЗАНАВЕС.
В пользу этого сценария были и динамизм сюжета, и то, что его основу составляли почти буквально пересказанные события терапевтической сессии, проведенной автором несколько дней назад. Наличие чувства юмора было приятно, хотя более важным для меня было присутствие не только иронического отношения к клиентке, но и некоторой самоиронии.
С другой стороны… Этот сценарий казался мне также тенденциозным. Я знал автора как компетентного терапевта и творческого человека, но сквозь этот текст, по моему впечатлению, слишком навязчиво проступал образ «истеричной женщины». М-да-а, думал я, терапевт, конечно, умнее, он развенчивает и побеждает неразумную клиентку. Что здесь играть? Где здесь неоднозначность отношений?..
И вдруг меня осенило. Я подумал, что излишняя оценочность текста задается ремарками автора и репликами терапевта в сторону («в зал»). А если прочесть сценарий без этих ремарок и реплик в зал?
Я попробовал. О, это было совсем другое дело! Еще раз перечитав, я убрал также и финал, знаменующий «укрощение» «строптивой» клиентки. Соответственно, в этом случае отпало и название. Теперь сценарий выглядел по-другому.
Клиентка (садится на стул, в руках мягкая игрушка – собака, жмет игрушку, игрушка пищит).
Терапевт. И что?
Клиентка. Собака!
Терапевт. Вижу! Зачем?
Клиентка. Нравится! А что, нельзя?
Терапевт. Нельзя!
Клиентка. Почему?
Терапевт. Ты… нарушаешь границы… правила сессии!..
Клиентка. Ну-ка, ну-ка, что это за правило против собачек?
Терапевт. Ты занимаешь руки и не выражаешь эмоции.
Клиентка (бросает собаку на пол рядом со своим стулом). Так можно?
Терапевт. Конечно…
Клиентка. (Пауза.) Я готова запустить ее тебе в рожу!
Терапевт. Я тоже на тебя злюсь.
Клиентка. Я хочу разобраться сегодня с отношениями с мужчинами.
Терапевт. И что тебя в этих отношениях беспокоит?
На следующий день я зачитал свой вариант сценария. Автор удивился такому вольному обращению с его текстом, но возражать не стал. Я предложил автору не участвовать в первом составе актеров, а пока посмотреть, что будет происходить. «Итак, нам нужны актеры на роли терапевта и клиентки». – «А на роль собачки?» …Гениально! Мне попалась гениальная группа. Кажется, участница, предложившая ввести новую «действующую морду», сама и вызвалась, сказав, что она часто изображает из себя плюшевую собачку, и эта роль ей близка. Выбрали участника на роль терапевта и участницу на роль клиентки, попробовали разок, затем началась «режиссерская работа».
На мой взгляд, вся сцена является восхождением к фразе «Я хочу разобраться сегодня с отношениями с мужчинами». Отношения между женщиной и мужчиной и являются подтекстом этой сцены между клиенткой и терапевтом.
Приведу здесь некоторые «рабочие размышления», но хочу оговориться, что они были результатом подлинно совместной с группой работы.
Она. Здорово придумала, притащила с собой игрушку. Посмотри, какая!
Он озадачен. Терапия – так терапия, говори, с каким запросом, а тут какую-то собачку, и так устал, не понимаю, чего ты хочешь. «И что?» — «Собака» — «Вижу. Зачем?»
Она. Ну не знает она точно, чего хочет! Чтобы было весело, радостно. Чтобы ему было хорошо. Чтобы он похвалил… «Зачем?» Ну вот, опять не так. Не понравилось…
«Нравится. А что, нельзя?» Это первый момент столкновения нескольких реакций в душе клиентки. И растерянность, с привкусом грусти («что, и так нельзя?..»). И некоторое волнение («хочу нравиться»). И обида. По отдельности, а затем вместе. И с грустью, и с вызовом.
«Нельзя» — «Почему?» Игривой с ним не побудешь. А почему? (устало) Почему?!! (с отчаянием)
Он. Терапевт вдруг сам обнаруживает, что у него нет точного ответа на это «почему». Терапевту кажется важным не сдаваться, но он все же сомневается. После наспех сконструированной фразы возникает короткая пауза, в течение которой он в душе надеется, что клиентка перестанет сопротивляться.
Она еще брыкается, но потом сдавленно подчиняется. А награды все равно нет. И тут следует взрыв. Не буду стараться нравиться! Не хочешь, — и не надо! «Я готова запустить ее тебе в рожу!» Не самодовольно, а с горечью.
Он. В реплике терапевта – несколько планов. С одной стороны, он не первый день в терапии. Его ответ («Я тоже на тебя злюсь») выдержан в терапевтических рамках. С другой стороны, он в самом деле злится. С третьей стороны, он начинает улавливать, не в самой фразе, а в горечи интонации, что она по-настоящему расстроена, и, может быть, не только тем, что ей не удалось переиграть терапевта, а чем-то еще. Близится «что-то еще».
Она. «Я хочу разобраться сегодня с отношениями с мужчинами». Вот с этой фразой мы работали дольше всего. И произнести ее могла только та, которая была готова разобраться со своими отношениями с мужчинами. Сегодня. Эта реплика в конце концов звучала медленно, изнутри, так, что каждое слово было оплачено душевным капиталом. И так, что для терапевта все предыдущее отошло бы на второй план, а звучало бы только то, как была произнесена эта фраза. Так, чтобы, отвечая, опять же, медленно, «И что тебя в этих отношениях беспокоит?», он в самом деле хотел ее слышать.
Пока это происходило, сменился «актерский состав», и в последнем роль терапевта играл сам автор первоначального сценария. Была и завороженность явлением Женщины, и незабываемое «выражение лица» собачки. Автор сказал, что он получил от всего этого намного больше, чем ожидал. Группа была воодушевлена, причем не только спектаклем, но, как мне показалось, и какой-то хорошей задумчивостью о том, как происходит (или не происходит) терапия.
Я был счастлив. Наверное, я был готов даже заниматься супружеской терапией.
Заочное супервидение в группе
1. Выготский Л.С. Психология искусства. – М., Искусство, 1986.
2. Немиринский О.В. Наши координаты. – Гештальт гештальтов, 2006(а), № 2, с.3 – 9.
3. Немиринский О.В. Лекции по клиническим аспектам психотерапии. – Гештальт гештальтов, 2006(б), № 2, с.62 – 77.
Резюме: В статье описывается техника работы с супружеской парой, в рамках которой супруги пишут небольшие сценарии, касающиеся их конфликтов, и работают над этими сценариями сначала как «актеры» и «режиссеры» друг с другом, а затем как «актеры» с терапевтом-«режиссером» на сессии. Описанная техника отражает убеждения автора в особой роли художественной формы и совместной деятельности в супружеской терапии и в том, что проживание парадокса является способом обогащения отношений в паре. Во второй половине статьи описывается применение этой техники в супервидении.
Ключевые слова: парадокс, совместная деятельность, супружеская терапия, супервидение.
Abstract: The author proposes a technique of working with couples: every partner writes a little script on their conflicts, and then they work with these scripts initially at home as “actors” and “directors”, and aftrewards on a session as “actors” while the therapist takes a position of a “director”. A meaning of mutual activity, artistic image and, especially, the central role of living through the paradox are emphasized. In the second half of the article the technique’s application to supervision is described.
Key words: paradox, mutual activity, couples therapy, supervision.
________________
2. Немиринский О.В. Наши координаты. – Гештальт гештальтов, 2006(а), № 2, с.3 – 9.
3. Немиринский О.В. Лекции по клиническим аспектам психотерапии. – Гештальт гештальтов, 2006(б), № 2, с.62 – 77.
Резюме: В статье описывается техника работы с супружеской парой, в рамках которой супруги пишут небольшие сценарии, касающиеся их конфликтов, и работают над этими сценариями сначала как «актеры» и «режиссеры» друг с другом, а затем как «актеры» с терапевтом-«режиссером» на сессии. Описанная техника отражает убеждения автора в особой роли художественной формы и совместной деятельности в супружеской терапии и в том, что проживание парадокса является способом обогащения отношений в паре. Во второй половине статьи описывается применение этой техники в супервидении.
Ключевые слова: парадокс, совместная деятельность, супружеская терапия, супервидение.
Abstract: The author proposes a technique of working with couples: every partner writes a little script on their conflicts, and then they work with these scripts initially at home as “actors” and “directors”, and aftrewards on a session as “actors” while the therapist takes a position of a “director”. A meaning of mutual activity, artistic image and, especially, the central role of living through the paradox are emphasized. In the second half of the article the technique’s application to supervision is described.
Key words: paradox, mutual activity, couples therapy, supervision.
________________
- Вера Павлова. Вездесь. М., Захаров, 2002.
Литература